Гринвичский меридиан

Эшноз Жан

— Звук довольно скверный, — сказал Арбогаст, — но, чтобы создать настроение, мне хватает.

Они наблюдали, как светило приближается к своему отражению в воде, сливается с ним, сплющивается и тает; вот оно уже исчезло, и его последние лучи блеснули из-за горизонта, с другой стороны земной сферы, и тут же угасли. Настал промежуточный миг между днем и ночью, или, как говорят французы, между собакой и волком — неустойчивый миг, безучастная, ускользающая метаморфоза света. Казалось, пространство суживалось и сгущалось, словно загоняя людей и предметы в какой-то темный коридор, слишком

узкий для них, и все же его невозможно было избежать, и приходилось волей-неволей вступать в этот тесный проход — чисто абстрактный, воплощенный в отрезке времени, против которого бессмысленно бороться, которое нельзя ни увидеть, ни потрогать, ни взять, ни оттолкнуть.

Наступившая темнота положила конец тягостным минутам сумерек. Ночь распростерлась над землей так же властно, как минувший день, затопила ее мраком, как приливная волна, требуя всего лишь легкого усилия, чуть другого душевного настроя, чтобы свыкнуться с нею. Черный океан теперь омывал скалы с мягкой, почти материнской заботой, в его стихии сглаживались самые острые углы.

— Ночь смягчает все, — сказал Селмер, когда Шуберт смолк. — Единственный раз, когда мне пришлось убивать людей, я сделал это среди ночи. Не думаю, что я смог бы совершить это в другое время.

— Неужели вы кого-то убили? — воскликнул Арбогаст, перематывая катушку. — Надо же, а мне ничего не сказали.

И Селмер поведал, ему историю про трех американцев.

— Это было не так уж и трудно, — заключил он.

— На свете вообще нет ничего трудного, — изрек Арбогаст. — Вот и здесь то же самое. Достаточно просто сидеть и ждать.

— Ждать чего?

— Ну не знаю... К примеру, нападения Гутмана.

— И если он нападет, тогда что?

— Увидим. Посмотрим и увидим, что можно сделать.

— А что еще?

— Да ничего, — ответил Арбогаст. — Хотя... Есть одна проблема: я уверен, что где-то на этом острове запрятан склад оружия, старого оружия, еще времен войны. Оружие или взрывчатка, точно не знаю. Но, похоже, здесь должны быть тонны этого добра. Хотите помочь мне искать склад? Вы представляете, что можно сделать с тоннами взрывчатки? — добавил он игривым тоном.

Тео рассмеялся. Музыка смолкла. Магнитофонная катушка вертелась вхолостую, как ненормальная. Арбогаст нажал на голубую клавишу, и машина утихомирилась.

Теперь мрак сделался совсем непроницаемым. Они встали и отправились спать.

21

Рассел сошел с трапа самолета и втянул в себя океанский воздух. Стюардесса проводила его до выхода из аэропорта, где кто-то другой молча взял его за локоть, довел до машины и предложил сесть в нее. Рассел узнал голос Бака и подчинился.

Машина тронулась; Рассел сидел один на заднем сиденье. Исследовав кончиками пальцев окружающее пространство, он установил, что внутренние ручки на дверцах сняты, окна подняты, а от водителя его отделяет толстое стекло с мелкими дырочками. Бак включил радио, которое сообщало местные новости на фоне мелодии «Бич Бойз». Рассел постучал в перегородку, Бак приглушил радио.

— Какого цвета эта машина?

— В машине самое главное не цвет, а мотор, — ответил прагматичный Бак.

—

Заезженный «плимут», мотор — шесть лошадиных сил, — предположил Рассел.

— Ну у вас и слух! — восхитился Бак.

— На моем месте у вас был бы такой же, — сказал Рассел. — Так что же с цветом?

— Желтый, — сообщил Бак. — А обивка зеленая.

— Благодарю, — ответил Рассел.

Он уселся поудобнее, прикрыл глаза и заснул. Когда он проснулся, машина уже стояла и Бака в ней не было. Он прислушался.

Скорее всего, он был за городом. Он сразу признал этот деревенский неумолчный звуковой фон, состоящий из птичьего щебета, шороха листвы, скрипа ветвей, криков домашних животных и жужжания насекомых; все эти звуки, сплетаясь вместе, образовывали пестрый шумовой ковер, легкий и вместе с тем прочный, чью основу время от времени пронзала тишина, которая в данном контексте выступала в роли шума. Эти мгновения сельского безмолвия отличались друг от друга, ибо каждое из них попадало между двумя разными звуками, которые и определяли его длительность, а главное, особый, присущий ему аромат, плотность и стиль.

Рассел сидел в машине взаперти, не шевелясь. Замерев, он вслушивался в эти звуковые сигналы и пытался установить природу каждого из них. Вот отдаленное эхо автомобильного гудка, вот на крышу машины упал с дерева лист, а вот заскрипел гравий под чьими-то шагами. Вероятно, он находился в саду деревенского дома. Ему захотелось представить себе этот дом, забавы ради. Он всегда старался определить морфологию окружающего пространства, основываясь на самых явных его признаках; правда, он частенько ошибался в своих домыслах, но об этом не знал никто, даже он сам, если только не обсуждал это с другими. Гравий под чьими-то ногами заскрипел громче.

Кроме голоса Бака он услышал два других, первый был ему незнаком, второй принадлежал Рафу. Дверца открылась.

— Рассел, это я, Раф, — произнес голос Рафа.

— Я знаю, — ответил Рассел.

— Гутман, Каспер Гутман, — представился второй голос.

— Рад познакомиться, — сказал Рассел.

Бак снова взял его под руку, и они молча зашагали к дому, чей вход находился на уровне гравиевой дорожки. Дверь была застеклена — Рассел понял это, когда ее захлопнули, уловив тоненькое дребезжание стекол в рамке рассохшейся замазки. Бак подтолкнул его к креслу, Раф налил выпивку и сунул ему в руку стакан. Гутман придвинул стул к его креслу и сел; тяжкий скрип сиденья указал на то, что человек был необыкновенно грузным.

— Я много слышал о вас, — сказал этот толстяк, — и хочу предложить вам работу.

— В данный момент я в работе не нуждаюсь, — холодно ответил Рассел. — Она у меня есть. А когда не будет, найду другую. Например, возьмусь настраивать пианино.

— Погодите, — успокаивающе сказал Гутман.

И он разъяснил ситуацию. Он владел небольшим островком где-то посреди океана, и несколько месяцев назад на этот островок высадились, не спросив у него разрешения, какие-то неизвестные. Он узнал об этом десанте только постфактум. А узнав, отправился туда, но даже не смог сойти на берег: незваные гости вместо оправданий встретили его ружейными залпами, и ему пришлось ретироваться.