Гринвичский меридиан
Шрифт:
— Он молодой и здоровый, — сказал Пол с таким презрением, словно речь шла о страшных пороках. — Может сам гулять с собакой.
— Пол, ты ревнуешь? — восхитилась я.
Он выпятил губы, растянул их, потом со вздохом признался:
— Прости, пожалуйста.
— Ну что ты! Это, оказывается, так приятно! Теперь я понимаю, что имел в виду отец…
Пол выжидал, по-собачьи наклонив к плечу голову. Пришлось пояснить:
— Он считает, что его ревность доставляет маме
— Ты хочешь, чтобы я кричал? — удивился Пол.
— Ой, нет! Не до такой степени…
Юра принял мой отказ без возражений, только покачал головой:
— Зря ты это делаешь, Тома. Он же контрактник! Кончится срок и — ищи ветра в поле. Что тогда? Ты сейчас так удобно устроилась со всеми этими детьми и собаками. Минимум хлопот и живые деньги. А потом придется все начинать заново… Ты же не думаешь, что он женится на тебе?
Я старалась вообще не думать об этом. Я просто следовала желаниям Пола, и мне это нравилось.
Правда, не в тот момент, когда я прощалась с Рэем. Переговорив с хозяевами, которые были откровенно расстроены моим заявлением, я осталась с псом в просторном коридоре, где было его место. Мы сидели с ним рядом, и я обнимала его стройную крепкую шею, чтобы не встречаться взглядом. Мускулистое тело подрагивало от нетерпения — он ждал, что мы сейчас отправимся на прогулку. Но Пол тоже ждал меня.
Потеревшись о теплую гладкую шерсть, я виновато сказала:
— Ты же не один остаешься, правда? В конце концов, я ведь не хозяйка тебе… А у Пола, кроме меня, никого нет. Странно, у вас обоих английские имена… Может, я готовилась к нему через тебя?
Рэй вывернулся и лихорадочно вылизал мне лицо. Он всегда был импульсивным и страстным. Когда я впервые сводила его с сукой, Рэй, как опытный обольститель, обцеловал ее всю, а потом так порывисто стиснул, что она даже не попыталась вырваться.
— Я тоже тебя люблю, — всхлипнув, призналась я. — Но он — человек, понимаешь? Я за ним хоть в огонь, хоть в воду. В лицей так в лицей…
С трудом оторвавшись от собаки, я вернулась домой и спросила у Пола:
— А что мне надеть? Как я должна выглядеть?
В его голосе прозвучало недоверие:
— Ты сама не можешь… сделать выбор?
— Но ты же мужчина! Ты должен принимать решения.
— О! Даже такие?
— Конечно!
Тщательно подбирая слова, он проговорил:
— Если бы я захотел сказать английской девушке, что она должна надеть… Она выгнала бы меня. У нас очень само…
— Самостоятельные, — подсказала я.
— Да. Такие женщины.
— Я совсем не самостоятельная, Пол, — со вздохом призналась я.
Он осторожно напомнил:
— Ты жила одна.
—
— Тебе это нравится?
Пол погладил меня теплой ладонью, и я прижалась к его груди, слабея от нежности.
— Знаешь, Пол… Мне всегда хотелось спрятаться от всего мира за чью-нибудь спину и отсидеться там. За твою спину.
— Я — твой, — без улыбки ответил он.
Спускаясь по лестнице, Пол всегда подавал мне руку, хотя она была достаточно пологой, а ступени широкими. Я привыкла сбегать по ним, прыгая через две, а то и через три. Когда я сказала об этом Полу, он сделал упрямое движение головой:
— Ты — моя звезда. Ты сама говорила, звезда может упасть. Я не хочу.
На улице было ветрено, сосны невдалеке постанывали, с трудом удерживая гордо вскинутые головы. Вой пил пробивался сквозь равнодушный гул города. Пол прислушался, огляделся, и лицо его потемнело, будто в нем самом закипала буря. Внезапно он рывком прижал меня и стиснул так, что стало больно дышать.
— Ты так и не ответила…
— А что ты спрашивал? — я мучительно пыталась вспомнить, потому что тиски его не ослабевали.
— Я должен ревновать?
— Отпусти немедленно! — потребовала я, но Пол и не подумал разжать руки.
Наконец я сдалась:
— Нет, Пол! Нет. Честное слово.
Он тут же освободил меня и спокойно кивнул:
— Хорошо.
— Мне было больно! — сердито сказала я.
Его лицо жалостливо искривилось:
— Правда? Я не хотел. Прости, пожалуйста.
— А если б я сказала да, ты что — убил бы меня?
— О! — возмутился Пол, будто и не он только что ломал мне ребра. — Что ты говоришь?! Я бы лучше сам умер.
— Опять ты о смерти!
— Ты — моя смерть.
Я так и задохнулась:
— Пол!
Но его британская невозмутимость была неподражаема:
— Я опять не так сказал?
— Ты назвал меня смертью?!
— Да, — он вышагивал широко и тяжеловато и все время держал меня за руку. — Смерть — это конец страданий. Это лучшее, что создано Богом.
— Ну, если с этой точки зрения, — пробурчала я.
— Да, — ответил Пол, хотя, кажется, не услышал моих слов. Просто подтвердил свои.