Гроб Хрустальный. Версия 2. 0
Шрифт:
И, наконец, Марина Царёва, первая красавица. Кто бы мог подумать, что все так обернется… через столько-то лет.
В конце концов они оказались в одной постели. Это был не второй раз и даже не пятый. Случилось как-то само: обнял в прихожей, она подставила губы, а через три минуты, когда руки уже нащупывали под кофточкой застежку лифчика, сказала: Я только в душ схожу.
Деловитость тона чуть покоробила, но подумал: наверно, у Марины больше опыт. Рано вышла замуж, развелась, десять лет сама воспитывала сына… вряд ли жила монашкой. Известно, на что приходится идти безработным девушкам. Хочется верить, для должности операционистки ей не пришлось ложиться под
Марина вышла, закутанная в большое Костино полотенце, сразу пошла в спальню, кивнув в сторону ванной: мол, теперь твоя очередь. Емеля смутился: он даже постель не сменил. Как они будут заниматься сексом на простынях, где недавно спала Ирка?
Потом, снова и снова вспоминая, говорил себе: это был не секс, это был - впервые за много лет - акт любви. Никого он не любил, как Марину той ночью, - потому что сквозь морщины на лице, сквозь жировые складки на теле, сквозь увядшую кожу пробивалась та девочка, которую он увидел на большой перемене в девятом классе и задохнулся - ему казалось, навсегда. В этом акте любви тринадцать лет аннигилировали, да и они двое исчезли, словно элементарные частицы.
Эта ночь была самой важной в его жизни. Несколько дней спустя в машине ткнул в магнитолу старую каэспэшную кассету, покойный Визбор запел про тот ручей у янтарной сосны, и Емеля сразу все понял. Эта ночь и есть тот самый кусочек огня, то место, где Марина, его лесное солнышко, всегда будет ждать, что бы ни случилось. Место, где они оба настоящие, где нет ни прожитых лет, ни прошлого, ни будущего.
Телефонный звонок. Это должна быть Марина, Емеля уверен: это Марина, не зря он уже двадцать минут глядит на ее фотографию, словно пытается дозвониться по волшебному телефону всех влюбленных. Два дня Маринин домашний молчал, на работе застал с пятого звонка, она сказала извини, не могу сейчас, я перезвоню - и все.
Емеля берет трубку. Незнакомый мужской голос называет его по имени. Емеля отвечает: Да, это я. Голос ему сразу не нравится.
– Не держи нас за лохов.
– говорит Емеле собеседник, - Думаешь, отправил сына к бабке и всех кинул?
– Я не понимаю…
– Все ты, блядь, понимаешь. Поллимона грина за тобой, понял? У тебя есть сутки. Подписался - отвечай за базар.
Короткие гудки. Емеля роняет трубку на рычаг. Он ошибался: это было не спокойствие, нет - безразличие, холодное, гнилое отчаяние человека, лишенного надежды. Марина, почему ты мне не позвонила, думает он. Надо бежать, спасать сына, что-то делать, но нет ни решимости, ни сил. Взводит курок, кладет пистолет на стол, перелистывает две чистые страницы. Марина, как всегда, последняя по алфавиту и лишь потом, отдельно ото всех, - любительская фотография Леши Чаковского. В узорной тени деревьев он прикрывает ладонью глаза, словно хочет спрятаться от близкого и неизбежного будущего.
Емеля понимает, что делать. И не было судьбы у нас другой, бормочет он, набирает номер ВэЭна, говорит:
– Владлен Николаевич, это Михаил Емельянов из "Лямбды плюс". Мне тут несколько минут назад звонили ваши люди. Они угрожали моему ребенку и моим родным…
– Я вас не понимаю, - очень спокойно отвечает ВэЭн.
– Я думаю, вы что-то путаете.
– Дослушайте меня!
– кричит Емеля.
– Дело даже не в том, что у меня
– Это, вероятно, какое-то недоразумение, Михаил. Я никому не угрожаю, - говорит ВэЭн.
– И вы, конечно, не должны позволять угрожать вашим близким. И поэтому вы собираетесь отдать деньги, так?
– Я не могу отдать деньги, но я могу сделать кое-что другое, - шепчет Емеля.
– И что же?
– В голосе ВэЭн - усталость человека, который много раз вел подобные беседы и знает их бесплодность.
– А вот что, - быстро, стараясь не думать, Емеля сует дуло в рот.
Сгустки крови летят Чаку в черно-белое лицо.
9
– Очень трогательно, что в Москве еще встречаются на кухнях, - говорит Оксана, устраиваясь поудобней. Странно, думает Глеб, полтора года никто не заходил, а вчера на этом же стуле сидела Снежана, я массировал ей стопы.
– А где встречаются в Нью-Йорке?
– спрашивает он.
За пять лет, что они не виделись, Оксана почти не изменилась. Может, чуть пополнела, а между бровями пролегла вертикальная морщина.
– В Нью-Йорке? Там же, где в Берлине и вообще везде - в городе. В кафе, в ресторанах, в клубах… кто как любит.
Оксана уехала еще в девяностом, вместе с мужем Аликом Шапиро. В Израиле, к собственному удивлению, стремительно развелась, на одно лето вернулась в Москву, потом перебралась в Германию, поступила в какую-то школу фотографии, вышла замуж за американского фотографа Гэри Эфрона и уехала вместе с ним в Бруклин.
– Не жалеешь, что уехала?
– спрашивает Глеб.
Оксана пожимает плечами.
– Все спрашивают, - говорит она.
– Можно подумать, вы остались.
Глеб кивает. Да, в этом смысле он уехал сразу после школы, встретив Таню. Студентка выпускного курса МАрхИ заставила позабыть комфортный заповедник московских матшкол. Ее подруги матерились, вслух обсуждали, кто с кем спал, и различали оттенки цветов, а не языки программирования. Ему тогда казалось - это настоящая жизнь. Сейчас и она закончилась; оказалось, Танин мир и мир пятой школы - равно ненастоящие, виртуальные: оба исчезли, словно их и не было никогда. Разве что Снежана немного напоминала Таниных подруг, но для Глеба она - словно тень на стекле, смутная и прозрачная. Видение за вуалью, черный лак в белесой паутине чулка.
– Мы все изменились, - говорит он.
– Да, - соглашается Оксана.
– И, знаешь, я счастлива, что уехала. Познакомилась с Гэри, кучей других людей… я, кстати, никогда не любила матшкольных мальчиков.
– Да ты и математику никогда не любила, - говорит Глеб, - Для меня всегда было загадкой, как ты к нам вообще попала.
– Родители считали - хорошая школа, - пожимает плечами Оксана.
– Ну, в общем, оказались правы. Но в математике я, конечно, ничего не смыслила. Я, наверное, единственная выпускница пятой школы, которая с треском пролетела на мехмате не по пятой графе, а по причине полного невежества.
Совпадение номера школы и графы "национальность" в советском паспорте всегда было темой шуток. Вспоминали, что одной из официальных причин погрома 1972 года называли "однородный национальный и классовый состав учителей и учащихся". Можно сказать, объект гордости пятишкольников: они свысока смотрели на выпускников 97-ой, называвших себя "девяностосемитами". Говорили, что известный анекдот ("Как ваша фамилия?" - "Рабинович".
– "Я вижу, что вы рабинович, я спрашиваю вашу фамилию"), - реальный разговор одного учителя с новой ученицей.