Гроб Хрустальный. Версия 2. 0
Шрифт:
До выпускных оставалось несколько месяцев. До первого секса - чуть больше. Чак и тут опередил нас всех.
Комья земли падают на гроб Миши Емельянова. Пережитые смерти не делают нас ни взрослее, ни старше, они происходят не с нами. Могила Емели - в восьмом ряду восьмого участка. Получается, Емеля до конца верен любимому анекдоту. Череда восьмерок проводила его в бесконечность, словно еще раз повернувшись вокруг своей оси прощальным приветом.
Хочется верить, что ему бы это понравилось. Матшкольные мальчики любят цифры больше, чем живых и мертвых.
Идем к автобусу,
– Вы тоже знали покойного?
– Мы в одном классе учились, - отвечаю я и смотрю вопросительно. Судя по обращению на "вы", я могу не притворяться, что мы знакомы.
– Извините.
– Мужчина чуть заметно улыбается.
– Я вижу, вы меня не узнали. Я Влад Крутицкий, мы виделись в офисе у Шаневича, потом еще в "Пропаганде".
– Простите, - говорю я и добавляю привычную ложь: - Я близорук и поэтому…
Молча идем рядом.
– Беда, - говорит Крутицкий, - мало кто по-настоящему умеет заниматься бизнесом. Я Абрамову полгода назад говорил: как раз сейчас выясняется, можешь ли ты делать дела. Потому что время халявы прошло. По уму надо сейчас уволить половину сотрудников: всяких девочек из бухгалтерии, Мишу Емельянова, царство ему небесное. Вот тогда бы я в тебя поверил.
– Теперь это, наверное, уже неважно, - говорю я.
– Да, - кивает Крутицкий, - это надо было делать полгода назад. Теперь уже бессмысленно, да и невозможно. Просто я уже тогда понял, что контора до конца года не доживет. Надо было мне перестать с ним работать, да я тоже сглупил. А уволь он всех или порви я с ним - и контора была бы цела, и Емельянов жив.
Задним умом все крепки, думаю я, а Крутицкий говорит: Вот и Шварцер ваш - такой же детский сад, кивает на прощание и садится в джип - похоже, тот самый, что я видел два дня назад у "Пропаганды". Тот вечер, когда мы занимались любовью со Снежаной, оказался последним в жизни Емели. Если думать о том, что, когда ты кончаешь, кто-то из твоих друзей вышибает себе мозги, - трахаться не захочется.
В автобусе сажусь рядом с Феликсом Ляховым, смотрю на него, удивляюсь, как он постарел. А что удивляться: прошедшие годы были такими, что время текло по-разному для разных людей. Вот и получается: реальный и биологический возраст бывших одноклассников может различаться лет на десять. Мы кооператив сделали, говорит Феликс. Занимаемся там программизмом. Достает из кармана визитку. "ЗАО "Ветер-ОК", Феликс Ляхов, менеджер". Внизу - телефон и мэйл. Я диктую свой мэйл - свое мыло, - Феликс спрашивает: А ты почему на лист не подписался? Оказывается, Вольфсон год назад сделал у себя на сервере лист рассылки для нашего класса и теперь можно писать сразу всем своим одноклассникам. Феликс вписывает адрес сразу после слова "менеджер". Спрашиваю: Ты в самом деле менеджер?
– Не. Это чтобы на переговоры ходить, - улыбается Феликс.
– Ты же понимаешь: назови хоть горшком, только в печку не ставь.
При слове "печка" я снова вспоминаю крематорий, где сожгли Чака.
Вжик-вжик, взлетает нож в Светкиной руке. Вареная картошка, колбаса, морковка. Поминальные салаты светлой
– Статистически неубедительно, - стараясь казаться спокойным, говорит Феликс.
– Два самоубийства за столько лет - не результат. Вот если бы мы все…
С похорон Чака мы все ехали на метро. На Ждановской ветке есть место, где поезд выскакивает наружу, смолкает шум, и можно говорить, а не кричать. Интересно, кто будет следующим? спросил тогда Емеля, и эта шутка показалась бестактной и глупой, тем более мы все знали, почему Чак покончил с собой. Я отвернулся и в окне увидел возле путей большой прямоугольник плаката, надпись белым по красному: "Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи".
– Надо жребий кинуть, - предложил Абрамов, и грохот снова опустился на поезд, а за окнами покатилась черно-серая темень.
Много лет, проезжая этим перегоном, я видел все тот же плакат и каждый раз вспоминал тот день. Но потом воспоминание поблекло, потеряло смысл, как слова лозунга, - и однажды, по дороге с "Выхино", я понял: плаката давно нет, и даже рекламу какого-нибудь банка вместо него не выставили.
Вжик-вжик, взлетает нож в Светкиной руке. На ней длинное темное платье, а в школе юбки всегда были ей коротки, весь класс смотрел на торчащие круглые коленки. Не так уж много девочек было у нас в классе.
Ира одиноко курит на балконе. Сигарета с длинным фильтром дрожит в пальцах, слезы набухают за оградой длинных ресниц. Она говорит:
– Ты знаешь, меня больше всего удивляет, что Витя не пришел.
Мне неловко: я-то знаю, почему он не пришел.
– Мы вместе были в доме отдыха, - продолжает Ирка.
– На семинаре. А потом Витя позвонил, утром, уже перед отъездом, Светка сказала, что платежки не прошли, а Мишка застрелился, - и Витя сразу сел в машину и уехал, со мной даже не попрощался.
Ирка достает новую сигарету из белой пачки, я протягиваю зажигалку.
– У меня такое чувство, будто все рухнуло. Миша умер, Витя исчез, контора закрылась. Будто дернули за веревочку - и раз… и все.
– Ирка затягивается, выпускает дым из ноздрей, смотрит на меня и говорит: - Ты знаешь, что мы с Витей были любовниками?
Ни хрена себе, думаю я. Похоже, я и впрямь не знаю своих одноклассников. Похоже, не так уж сильно они отличаются от Таниных друзей и подруг. Может, когда-то Светка и Ирка тоже сравнивали, у кого больше грудь, и обсуждали, коррелирует ли длина мужского носа с длиной члена.
– Уже год где-то, - продолжает Ирка.
– Мишка знал, но ничего не говорил. Я думала сегодня ночью, что он из-за этого… хотя знаю, что из-за… из-за денег.
Иркин голос прерывается, она плачет - впервые за день. Я не знаю, что сказать, нерешительно кладу руку на вздрагивающее плечо. Мне чуть-чуть стыдно - даже в такой момент я замечаю: Ирка плачет не из-за смерти мужа, а потому, что он застрелился не из-за нее. Так, во всяком случае, выглядит.
Вытаскивает из рукава бумажный платок, вытирает лицо, бросает почерневший клинекс на бетонный пол.