Гроб Хрустальный. Версия 2. 0
Шрифт:
Джинсы и свитер. Вульгарно и предсказуемо. Катя стоит рядом с Глебом, они обсуждают дизайн. Моя жена Катя - дизайнер, довольно средней руки. Я даже немного стыжусь.
Входит Шаневич. Рубаха расстегнута до пупа, рыжие волосы по всему телу, шумно вздыхает и говорит: Ебнулись наши денежки. Потом объясняет: он говорил с Владом Крутицким, тот объявил: денег не даст. Мол, он прочел "Марусины русы" и убедился: Шварцер совсем не серьезный пацан, с ним каши не сваришь. Средней руки человек.
Вот так история. Я никогда и не верил, что Мусина Руся - или как ее там?
– в самом
На самом деле это мужик, думаю я. Может, еще обойдется, вступает Катя. Лучше бы, в самом деле, сидела, смотрела дизайн и молчала себе. Я говорю: Не мели ерунды, и она замолкает.
Недельки сливаются в месяц, месяцы - в годы. Обычные брючки сменила на джинсы, свитер связала другой, но это не важно: вульгарно и предсказуемо, как оно раньше и было. Чуть-чуть располнела, поменяла профессию: из программистки стала дизайнером. Одиннадцать лет как мы вместе, с третьего курса. Я все надеюсь уйти от нее, влюбиться в другую, в яркую девушку, с дорогим бельем, с кружевной резинкой чулка, в туфлях на платформе, в клешеных джинсах.
Не получается. Видать, не судьба.
Я иногда представляю такой Машу Русину - если, конечно, поверить, что это действительно тетка, а не мужик, как я уверен.
Шаневич уходит, а Глеб говорит: Вот почему Крутицкий сказал "все это - детский сад". Андрей отвечает: Тим еще доживет до своего дома в Лондоне. Детским садом здесь и не пахнет.
Мы выходим в гостиную. Я говорю: уж ради Нюры Степановны этот Крутицкий мог бы вложиться. Деньги, наверно, совсем не большие.
– А он правда запал на Нюру?
– спрашивает Глеб, и Андрей объясняет: месяца два назад, Нюра только пришла к нам работать, была какая-то пьянка, Крутицкий тоже зашел, вероятно, случайно, но выпил, расслабился и остался. Ушел с Нюрой вместе, и с тех пор их регулярно встречают вдвоем. Что он нашел в ней - мне непонятно.
– Может, Эдипов комплекс?
– говорит Катя.
Джинсы и свитер, джинсы и свитер. Эдипов комплекс и комплекс Электры. Нахваталась умных слов - и туда же. Лучше б молчала, вот ведь дурында.
Андрей говорит: Я думаю, ему типа по кайфу, что она никакая. Бабы, с которыми он по работе, небось, отрастили себе клыки по полметра, как барракуды…
Снежана смеется. Насколько я знаю ее, думает щас про вагину дентату. Клыки по полметра, бивни у мамонта, страшное дело. Она говорит:
– Я бы с Крутицким не стала. Он для меня слишком сладкий. Знаете, как он Нюру зовет? "Моя мышка".
Я говорю: Это круто - что еще можно сказать? Снежана сегодня одета в клешеные джинсы, цветную рубашку, туфли с платформой. Мне немного неловко, что они с Катей беседуют, словно подруги. Катя, по правде, все больше молчит - видимо, кончились мысли.
– Мышка - это пиздец, - возражает Снежана, - настоящая женщина должна быть немного la famme fatale.
Катя не знает, что это такое, Снежана ей объясняет, а заодно говорит: завтра у нее - день рожденья. Она сменит имидж - вполне радикально, после
Значит, придется пойти вместе с Катей. Джинсы и свитер - а я, как всегда, модно одетый, как научил петербургский троюродный брат: клеши, цветная рубашка, широкий ворот. Я выбрал - и не собираюсь меняться. Стиль - не жена, ему не изменишь.
15
Хитросплетенье московских переулков, Глеб и Снежана идут навстречу друг другу. Договорились встретиться в семь, Снежана прислала е-мэйл: Встретимся в "Рози О'Грэдис", паб рядом с "Библиотекой имени Ленина", клевое место.
Снежана думает: завтра мне исполнится двадцать два. Семь лет назад мы с Пашей не планировали жить так долго. Мы пили водку в подъездах, на детских площадках, на скамейках, в скверах, пели Джим Моррисон умер у тебя на глазах, а ты остался таким же, как был, целовались и занимались любовью как в последний раз. С тех пор я сменила два континента, три страны - если считать Россию новой страной, - разменяла третий десяток, а все равно осталась такой же, как была. Снежана заходит в "Рози О'Грэдис", заказывает стакан "Эвиана" со льдом, смотрит на часы, ждет Глеба.
Глеб идет от "Кропоткинской", на задворках Пушкинского музея натыкается на матшколу, где училось множество его шапочных приятелей и несколько уехавших друзей. Примыкающая к школьному двору стена сплошь покрыта дифирамбами музыкальным группам и цитатами из песен. Некоторое время Глеб рассматривает их, почти забыв о Снежане. Среди восхвалений "Гражданской Обороны" не видать старого лозунга "Курянь - дрянь", древнего символа солидарности с его собственной школой.
В "Рози О'Грэдис" душно и накурено; под плакатом с кружкой темного пива и надписью "Guinness as usual" двое седых мужчин говорят по-английски, прихлебывая из кружек "Гиннес" как обычно. Снежана ждет Глеба за маленьким столиком, бутылка "Эвиана", два стакана: один - полный льда, другой пустой.
Двадцать два года, думает Снежана, пятнадцать мужчин, три женщины, не счесть сколько песен и фильмов, не вспомнить сколько водки и вина. Возьми мне бокал белого, говорит вместо приветствия. Глеб проталкивается к стойке, пытается докричаться до бармена. С Таней никогда не ходили в рестораны - не было денег, да и казалось, это не для таких, как они, это для богатых, для кооператоров, новых русских в малиновых пиджаках. А оказывается - есть в Москве и нормальные места. С бокалом вина и маленькой кружкой "Гиннеса" он возвращается к Снежане.
– Зачем тебе лед?
– спрашивает он.
Снежана объясняет: в Америке все пьют воду со льдом. Первые полгода все просят just water, no ice, а потом привыкают, возвращаются в Европу и все время просят со льдом. Объясняет, а сама вспоминает бары, где пила воду со льдом, водку on the rocks, красное калифорнийское, вспоминает американских друзей и любовников. Ну, и вообще, я лед люблю. И снег.
– Потому и сюда приехала?
– спрашивает Глеб.
– Нет, я просто люблю здесь.
– И добавляет: - Это самая анархистская страна в мире.