Гробовщик. Дилогия

Горан

Баркас вздохнул и кивнул. Бек прошёл мимо Алеси.

– Не задерживайся, – буркнул на ходу.

Пыж недовольно покрутил головой.

– Может… – начал было он, но толчок в плечо не дал договорить.

– Топчи тропу, комбикорм, – сказал ему Бек.

– Чего там? – снова подал голос их проводник. – Чего снова встали? То подгоняете, то сами же и тормозите.

– Всё, всё, – махнул ему рукой Баркас. – Уже никто никуда не стоит.

Семён поводил взглядом отколовшуюся от группы фигурку Алеси. Спросил:

– А четвёртый

ваш куда это двинулся?

– Он не четвёртый, а третий, – сказал Баркас. – По понедельникам – я четвёртый.

– Ну, третий…

– Слышь ты, математик, – снова оборвал его Баркас. – Ты веди, куда вёл. А-то, я смотрю, тебе и одного глаза много.

– В смысле? – не понял его Семён.

– Глазаст больно, – усмехнулся Баркас. – Ты лучше отметки свои высматривай. Вот заведёшь нас в «колючую лужу». И сам утопнешь, и нас за собой потянешь.

– Да тут уже недалеко, – сказал Семён, указывая рукой вдоль улицы.

И в самом деле, дунул лёгкий ветерок, и на сталкеров повеяло сладковато-горьким запахом дыма от костра.

Если бы кто-то проследил за Алесей, то он увидел бы, как девушка постояла на месте, невидяще глядя в след уходящей группе, а потом свернула с улицы направо в небольшой переулок, заросший густой, по колено, травой. Переулок пару раз вильнул влево-вправо, перевалил через небольшой холм и привел девушку к неплохо сохранившемуся дому. По крайней мере, крыша у него ещё не обвалилась и забор, хоть и покачивался на ветру, но стоял. Да и зарослей вокруг было не в пример меньше, по сравнению с другими дворами. На видимой от калитки части огорода даже сохранилась какая-то форма продолговатых грядок, заросших, правда сплошь невысокими, но мясистыми стеблями сорняков.

Алеся дотронулась до калитки, одёрнула руку, решившись – толкнула дверцу и на негнущихся ногах вошла во двор.

– Алеська, – вдруг отчётливо услышала она. – Мы с Генкой купаться. Айда с нами!

И вроде бы две гибкие мальчишечьи тени промелькнули мимо её.

– Некогда мне, – прошептали её губы. – Нужно обед сготовить.

Ещё пара шагов.

Показалось или и в самом деле сидит на крыльце дядя Немой, щурится на яркое солнце, курит. Улыбается ей:

– Ну, здравствуй, хозяюшка.

Как же она любила, когда он так её называл…

А за спиной:

– Алеська, мы тебе ромашек нарвём…

Девушка улыбнулась, потом упала на колени и заплакала навзрыд, закрыв лицо ладонями…

А в это время на два десятка дворов восточнее, Баркас, Пыж и Бек смотрели на человека с чёрной кляксой вместо лица, лежавшего на ворохе тряпья. Человеку было погано. Из двух неровных дырок под холмиком носа вырывалось хриплое дыхание и с каждым выдохом подтекали кровавые дорожки.

Услышав приближающиеся шаги и:

– Гендос, это я, – от Семёна, страшилище приподняло голову на звук, потом снова откинулось на небольшое поленце, подложенное

под затылок. И больше не двигалось. Только грудь в такт дыханию поднималась и опадала.

– Вот так, – сказал Семён, разводя руками. – Теперь видите?

– Жесть, – выдохнул Пыж.

– А если всё-таки на Янтарь? – спросил Бек у Баркаса.

Тот с сомнением покачал головой. Достал из кобуры на поясе «Стечкина», передёрнул затвор.

– Подожди, – попросил Семён. Он присел перед напарником на корточки. Губы его тряслись.

– Гендос, ты это… Ты прости…

Выстрел ударил по ушам. Голова Гендоса дёрнулась, ноги заскребли песок у костра.

Плечи Семёна опали.

– Отмучился, – сказал он после паузы.

– Аллах, упаси от такой участи, – пробормотал Бек.

– Гляньте! – вдруг вскрикнул Пыж, указывая пальцем на покойника. Чернота у того на лице пошла волнами, запузырилась, и вдруг стала как бы стекать вниз, к подбородку и на шею, открывая обглоданные кости черепа.

– Это чего? – Семён, отшатнулся, упал на задницу, стал отползать от мёртвого напарника, неловко дрыгая ногами.

Пыж согнулся пополам. Его вырвало.

Баркас снова навёл пистолет на голову Гендоса – щелчок! Осечка.

Чертыхаясь, Баркас, попятился и стал лихорадочно возиться с затвором. А чёрная слизь как-то странно закопошилась у основания шеи покойника. Рывок, другой, брызнула кровь. А из открывшегося отверстия то ли стон, то ли вой:

– Жрать! Суки! Жрать!

Труп, как был, лицом к небу, вдруг подскочил на руки, на ноги и так скоро засеменил в обход хаты, во дворе которой горел костёр, что никто ничего не успел сделать.

Перезарядивший пистолет Баркас бросился, было, следом, новый щелчок. Осечка. Опять! Он махнул рукой, вернулся к костру, сел, вытащил, рассматривая, обойму.

– Это чего? Это как? – пробормотал Семён, ощупывая лицо под повязкой. – Это что – и я… Что и у меня вот такое?

А из-за развалюхи, удаляясь:

– Суки! Жрать!..

Помолчали.

Семён потрогал повязку, потом отдёрнул руку, неловко кашлянул.

– Так это, – сказал он. – Сколько там я должен? А-то пора мне уже…

Он не договорил, почти умоляюще глядя на Баркаса.

А тот не спеша вернул обойму в пистолет, оттянул, взводя курок, затвор. Сказал:

– Нет у тебя ничего, чтобы мне было нужно. Так что, если у моих напарников к тебе вопросов нет, то и иди себе.

– Лязг! – вернулся затвор на место.

Семён вздрогнул от громкого звука, посмотрел на Бека, потом на Пыжа. Оба, по-очереди, пожали плечами. Свободен, мол.

Бек слегка улыбнулся, глядя, как мужик с повязкой через глаз суетливо выливает из котелка кипячёную воду, подбирает перочинный ножик, воткнутый в деревянную чушку… Собирает пожитки в рюкзак. Отдельно заворачивает в целлофановый пакет очистки печеной картошки, колбасную кожуру. Скорлупу от яиц. Бросает это всё в костер.