Гром и молния
Шрифт:
– Дойду, наверное… Погоди – осмотрюсь…
Да-а, приложило… И, правда, сколько между нами было? Крыло в крыло ведь шли. Метров восемь? Пожалуй, так.
Так, элерон на левом крыле оторвало к чертовой бабушке. Идет белесая струя бензина. Ничего, скоро кончится. Бак был уже почти пустой. Может, и обойдется… не полыхну. Взрывной волной от погребального костра оберст-лейтенанта Кнебеле вспучило обшивку крыла. Листы фанеры «дышат» и мелко трясутся. Самолет управляется плохо, его тянет влево. Приходится все время ручкой ловить нормальное положение. Усилия на ручку управления возросли,
Я шмыгнул, вытер глаза рукавом. Минутная слабость прошла, омыв душу успокаивающим весенним дождем. Появилась радуга – я жив! Жив! А он сгорел в клубке моей ненависти и злости! Сгорел, сволочь! Точнее – я его сжег… Вот только мой «Як», мой крылатый… Погубил я тебя, друг, прости…
– Дед, десять влево, впереди аэродром.
Вижу… Долечу… может быть.
Совсем плохо. Мотор бьет, появился какой-то болезненный звук – визг, не визг, стон какой-то. Если так крыло изувечило шасси выпускать нельзя… Не выйдет, наверняка не выйдет. Буду садиться на брюхо. Так надежней.
– «Узел», «Узел» – ответь Ворону.
– Я – «Узел»! Наблюдаю пару, что случилось?
– Санитарку на полосу, Дед ранен, самолет поврежден.
– Все готово – ждем!
– Дед, садись с ходу! Я за тобой.
Прикинув расстояние до взлетки, я подумал и все же выключил мотор. Береженого… сами знаете. Ни закрылки, ни шасси выпускать не стал. Левое крыло искалечено, на нем закрылки не выйдут, а на правом выйдут – может крутануть и затянуть на спину. Скорость высоковата, ну да черт с ним… Приготовиться! Упереться левой… Хрясть! Еще раз! Скрипя всем силовым набором, металлом подбрюшья и поднимая тучу пыли, истребитель пополз по земле, цапнул консолью левого крыла землю, крутанулся и встал. Я на земле… Повезло…
Попробовал открыть фонарь – не могу. Еще раз. Результат тот же. Надо ждать, наверное, уже бегут спасатели. Вот и они… навалились – с матами и суетливо, сунули какую-то железку. Хрустнув, фонарь со скрипом откатился. Мне помогли, быстро отстегнули ремни, под руки выдернули из кабины, как морковку, право… На руках быстро-быстро оттащили от самолета. На истребитель уже кидали землю и лили воду из подошедшей водовозки. Он дымился. Вовремя… ведь и вправду мог полыхнуть. Опять повезло. В какой уже раз… Это плохо – я все ближе и ближе к краю, уже стою, наклонившись над пропастью, размахиваю руками, пытаясь удержать равновесие, а сам все ниже и ниже…
– Ребята, спасибо! Ну, отпустите же… Все уже позади. Дайте на машину взглянуть…
Я медленно подошел к истребителю. Да-а… Такое впечатление, что слева по «Яку» ударил огромный, но мягкий молот. Обшивка истребителя вдавилась от взрывной волны внутрь, проявив силовой набор самолета. Крыло искалечено, фонарь тоже. Весь капот залит маслом, оно еще продолжает течь на землю.
– Долетался «пятнадцатый»… – услышал я сзади. Поискав глазами, нашел своего техника.
– Что скажешь, Петр
– А что тут скажешь, Виктор Михайлович… Смотреть надо. Но смотреть не на что… Не вытянем мы здесь с ремонтом. Да и на заводе, думается мне, не справятся. Эка повело его. Ты что, под паровоз попал?
– Вроде того… Так что скажешь?
– Все, товарищ майор! Отлетался «третьяк». Он сел уже мертвым… «Живой» воды у меня нет. Прощайся с другом, Виктор…
Я безнадежно посмотрел на истребитель. Прощай… Поднял руку, формируя клубок погребального огня… Техник прав – мой друг прижался к земле уже мертвым…
Кто-то положил мне руку на плечо.
– Виктор, не горячись… люди вокруг… – Я оглянулся. Это подошел Воронов.
Да, горячусь. Клубочек растаял, втянулся мне в руку. Это потом, без посторонних глаз.
– Петр Сергеевич, распорядись… Все, что необходимо – снять, самолет оттащить в овраг поглубже… Он все-таки секретный. Я потом к нему подойду, сам его сожгу, сам – ты понял?
– Как не понять, товарищ майор. Все сделаем. Идите-идите, вон, военфельдшер, как конь молодой, топчется. Петрович! Давай сюда со своим баулом врачебным! Лечи майора!
– …Давай, давай! Выпей! Потом доложишь… Да мы уже и так почти все знаем. Твой ведомый от пехоты звонил, Федя Невский передал про костры сбитых… Пей! За вторую жизнь – пей!
Я выпил. Коньяк ожег глотку, и я закашлялся. Прижав тыльную сторону ладони к губам, я подавил кашель и начал доклад.
– Товарищ полковник! Группа «Черные Мангусты» уничтожена. Два-три самолета вышли из боя и удрали… Точнее сказать не могу, не до того было. Наши потери один самолет. Старший лейтенант Никольский прыгнул с парашютом. Как я понимаю, он жив. А что с Кузьмичевым?
– Сел твой Кузя… Битый – но сел. Сам он легко ранен. Уже в санчасти, зеленкой его там мажут. Всю мордуленцию ему разрисовали… как пасхальное яичко, право слово! Глаза, слава богу, целы. С ним все будет в порядке. У Невского тоже все более-менее удачно получилось, скоро сядут. Сколько сбили?
– Не могу сказать, все перепуталось. Голова как чужая. Я сбил трех… вроде бы.
– Да, майор сбил трех, в том числе и командира группы оберст-лейтенанта Кнебеле. Ушли, как мне кажется, трое дымных. Трое из двенадцати. Группа «Черный Мангуст» разгромлена, Иван Артемович! Поздравляю вас, товарищи! Это большая удача вашей «Молнии»! Уж больно сильный был противник. Честно говоря, на такой результат я не рассчитывал.
– Да ты сам ведь, Николай Петрович, этот результат добывал, а? – хитро прищурился на Воронова полковник Степанов. – Теперь придется и на тебя наградной лист оформлять.
– А это и хорошо, Иван Артемович! А то на моей службе ордена-то дают не очень щедро!
– У нас тоже! За дело дают – не конфетки к празднику ведь. Заслужил – получишь!
Пошла веселая перепалка, про меня, кажется, забыли. Вот и хорошо, а то потряхивает меня что-то. Тишком, молчком, никого не спрашивая, я плеснул себе еще граммов пятьдесят коньячка. Хорошо пошел! Стало тепло, взвинченные нервы начало отпускать. Захотелось что-нибудь съесть. Да нет, не так! Захотелось жрать! Во как.