Гром над городом

Голотвина Ольга Владимировна

Старуху сопровождали двое – должно быть, наемники-телохранители.

– Ох, прости, – смутился господин. – Я не ждал тебя сегодня.

– А чего тянуть? – хмыкнула старуха. – Я готова.

– Госпожа моя, – негромко сказал один из телохранителей, – еще не поздно отказаться. Что мы тебе, убежище не найдем?

Второй молча, но выразительно закивал.

– Убежище! – хмыкнула Вьямра. – Я – травленая зверюга. В каких только норах не приходилось отлеживаться, в каких только берлогах... А на старости лет узнаю: есть тропа, по которой я не ходила. Думаешь, глупо?

Пожалуй, глупо. Но я столько лет прожила умной да хитрой, что можно и глупость сделать. Очень хочется мне этого колдовства отведать. Если повернусь и уйду – поступлю умно. И до конца жизни буду себя этим попрекать. А много ли мне той жизни осталось?

– А! – В голосе господина прозвучало уважение. – Вот и я так же изводился, пока не попробовал.

– Ты проверил это на себе? – обернулась к нему Вьямра.

– Да.

– Это больно?

– Да. Но вытерпеть можно.

– Ну так чего тянем? – Вьямра, пригнувшись, шагнула в распахнутую дверцу клетки и встала у решетки. – Раздеваться надо?

– Нет, только ворот развяжи.

Вьямра распутала завязки рубахи у ворота, обнажила ключицу. Сказала с неожиданной угрозой:

– Мои люди приглядят, чтоб все было честно. Не только эти двое. И другие.

– Я помню, – спокойно ответил господин.

Шагнул к клетке, что-то приложил к плечу старухи и четко произнес:

– Вурр!

Сверчок, вконец забыв об осторожности (и вообще обо всем на свете), подался вперед, вцепился в край крыши. Никто его не видел: все глядели на то, что происходит в клетке.

Старуха отступила на шаг от решетки. Не по возрасту гибким движением опустилась на четвереньки. Вскинула голову. Фигура ее стала текучей, меняла очертания. Одежда превращалась в клочковатую бурую шерсть. Миг – и в клетке животное, какого Сверчок никогда не видел. Короткие задние лапы, длинные и кривые передние – казалось, что тварь присела и сгорбилась. На мощной шее и хребте – жесткая грива, по шкуре – пятна. А морда... Сверчок прикусил губу, чтоб не вскрикнуть от отвращения.

Тварь оскалила мерзкую пасть и залилась жуткими отрывистыми звуками, похожими на хохот.

Издали ей ответил такой же хохочущий лай.

Господин поспешно задвинул дверцу клетки и задвинул засов.

– Вторая гиена в моем зверинце, – сказал он.

Тварь злобно зарычала.

Наверное, Сверчок в этот миг охнул. Или еще как-то выдал себя. Господин обернулся – и его жесткий взгляд встретился с потрясенным взглядом парнишки.

* * *

В пустом зале солнечные зайчики перестали играть в голубом хрустале вазы: солнце скрылось за тучей.

Но хрусталь продолжал сиять, светиться, словно впитал в себя солнечные лучи.

Некому было в эти мгновения любоваться новой красотой того, что перестало быть вазой.

С легким щелчком сами собой раздвинулись четыре серебряные ручки, освобождая голубое яйцо.

По хрусталю побежали трещины. С тихим звоном брызнули на мраморный пол мелкие осколки.

Уже не из хрусталя, а из света, ставшего нестерпимо ярким, возникла

маленькая фигурка дракона. Возникла – и взмыла в воздух.

С каждым всплеском полупрозрачных перепончатых крыльев дракон рос. Вот он уже стал таким большим, что не помещался в зале.

Лениво, небрежно дракон хлестнул хвостом по стене. Стена с грохотом обрушилась, в проломе перед чудовищем возникли двор, ограда – и небо.

Дракон, вытянувшись, легко просочился в пролом и взмыл ввысь, по пути добавив хвостом по дворцовому куполу. Под грохот, под крики людей дракон ринулся навстречу ветру, принял его в себя, сделал собой – и стал огромен.

Бело-голубой, полупрозрачный, сын ветра и неба был страшен и прекрасен. Очертания его текли и менялись, но это непостоянное обличье дышало страшной мощью и жаждой разрушения.

Дракон не спешил. Он знал, что размечет эти дома внизу. Люди интересовали его меньше. Несколько этих жалких существ уже корчились внизу, раздавленные обломками. Такие непрочные, такие слабые... Ломать стены и крыши было куда забавнее.

Дракону нравилась эта игра. Он поднялся повыше. Солнце, выглянувшее из-за тучи, поспешило вновь спрятаться: оно ничего не видит, оно здесь ни при чем... Небо наливалось предгрозовой темнотой.

Дракон нырнул в чернеющую тучу – и вынырнул, напоенный новой силой. Хлопнул крыльями – сорвавшаяся в них молния ударила в раненый дворец.

Гром прокатился над Аршмиром.

Эта игра тоже понравилась воздушному чудовищу. Но дракон все равно не спешил. Он зорко оглядывал сплетение улиц внизу, суетящихся в панике людей, зеленые шапки небольших садов, корабли у пристани.

Дракону захотелось сделать круг над городом – заключить в незримую границу то, что будет уничтожено.

Он вытянулся по ветру, заскользил от дворца. О да, он вернется сюда, вернется, но сперва для развлечения погоняет людишек по окраинам!

Тут его внимание привлек высокий дом неподалеку от дворца – и дракон ненадолго отвлекся от забавы.

Конечно, он не знал, что такое театр.

Просто ему не понравилась крыша.

* * *

– Ну и где твоя обезьяна? – Фагрим обвел глазами зрительный зал.

На сцене двое актеров негромко спорили о чем-то, то и дело указывая на стол, на котором лежали свиток и блестящая корона.

Еще две актрисы болтали на первой скамье, у самой сцены. Они без интереса оглянулись на вошедших и вернулись к своему разговору.

Фагрим не знал здесь никого. Он редко бывал в театре, а когда бывал – видел на сцене королей, героев и злодеев, а не актеров и актрис. Без грима он не узнал бы даже великого Раушарни, о котором в Аршмире болтали даже дети.

– Нам налево, – подсказал Мирвик, поправляя на плече сумку с бинтами и мазями. – В коридор.

Из двери в коридор им навстречу вышел человек с объемистым брюхом и глазами запойного пьяницы.

– Это кто с тобой, Мирвик? – поинтересовался он хрипло.

– Лекаря веду, Пузо, – откликнулся Мирвик. – Обезьяшке лапу поглядеть.