Громкий шепот
Шрифт:
История, в которой ты скрываешь синяки, чтобы не стыдиться своей ошибки, ведь однажды брошенная фраза могла казаться правдой долгие-долгие годы.
«Ты с ним, потому что тебе это нравится».
История, выход из которой ты ищешь так долго, что становится поздно. История, в которой камертон любви изначально был неправильно настроен, а мудакометр – сломан.
Окровавленными руками я сжимаю край столешницы и почему-то проигрываю в голове образ мужчины, которого совсем не знаю, но который ужасно меня раздражает.
– Тише-тише, Русалочка, – сказал он мне в тот день, когда я яростно пыталась отогнать трех амбалов
Леви, один из этих мужчин, скоро станет ее мужем, но на тот момент она дала мне установку его ненавидеть. А я, как ответственная подруга, следовала кодексу дружбы.
– Или мне лучше звать тебя Меридой? – прошептал друг Леви, приблизившись и склонившись надо мной.
Клянусь, я превратилась в статую. Такую же неподвижную и белую. Мерида. Никто меня так не называл, кроме внутреннего голоса и принца из детских мечтаний.
В глазах темнеет, а ступни прилипают к покрытому кровью полу. Эта картина напоминает о том, что я Мерида. Что мне нужно быть сильной и добраться, черт возьми, до телефона, чтобы выжить.
Я прохожу мимо стены, увешанной нашими с Алексом свадебными фотографиями. Вот он держит меня на руках, прижимая к себе, словно в его руках хрусталь. Следом снимок, на котором мы смотрим друг другу в глаза и даем обещание любить, защищать и оберегать. А вот недалеко от этой фотографии на стене – следы от моих ногтей, когда я хваталась за нее так крепко, лишь бы не упасть замертво от очередного «Посмотри, что ты заставила меня сделать». Передвигаясь на трясущихся ногах, опираюсь на дверной косяк и чувствую вмятину от кулака, который прошелся по касательной, оставив макияж «смоки айс» у меня на лице. Это был день «А с тобой по-другому нельзя».
Розовый пузырь – а вместе с ним такие же блевотно-розовые очки – разбился спустя не год и не два. Алекс – изысканный стратег, а я – пешка на его доске, которая хотела стать королевой и доказать, что «расплавляющие» улыбки получают не только идеально выглаженные жены.
Холодный пот стекает по всему телу, которое становится бледнее с каждой секундой. Теплые ярко-алые капли крови пачкают пушистый белый ковер. Тут мы смотрели множество раз мои любимые фильмы, и Алекс заботливо успокаивал меня, когда Бейли из «Собачьей жизни» умирал снова и снова, но затем перерождался и возвращался к своему хозяину. На этом пушистом ковре я утопала в поцелуях, а теперь – в крови. Последнее время мне тоже приходилось умирать снова и снова, но стоило мужу после очередной мясорубки сказать, что во всем мире для него существует лишь Валери и он любит только ее… С неидеальным громким характером, грязным ртом и пятном на футболке от пиццы… Я забывала все на свете, ведь казалось, что таких, как Валери, никто больше не полюбит. Он заваливал меня цветами, плакал и целовал окровавленную землю под ногами, а мне оставалось лишь лежать рядом с ним, прокручивая в голове фразу, выжженную в голове с самого детства: «Мужчины ранимы, дорогая. Иногда нам нужно принять вину на себя».
В какой момент предохранитель Алекса сорвался и посыпались пули? Да черт его знает.
Но мне известно лишь одно: в насилии виноват насильник. Нажимая пять раз на боковую кнопку телефона, чтобы послать сигнал SOS, я впервые произношу вслух громким шепотом:
– Всем привет. Меня зовут Валери, и я жертва домашнего насилия.
Глава 2
Макс
Я сжимаю телефон
Мой друг Нейт сидит напротив и злорадствует, подтверждая это своей придурковатой ухмылкой, пока я пытаюсь донести до мудака на другом конце провода, что мне абсолютно плевать, если он первый поздравил родителей с сорокалетней годовщиной. Как они вообще смогли проделать этот марш-бросок? Они живут вместе дольше, чем прожили в одиночестве.
– Саймон, я уверен, что мама вручит тебе медаль с алмазной крошкой за твое поздравление. Это все, что ты хотел сказать? Нам почти по двадцать пять лет, и я не собираюсь мериться с тобой членом, – без энтузиазма бормочу я.
– Конечно, не собираешься, ведь все знают, что мой больше. – Он смеется, а Нейт выплевывает воду прямо мне в лицо, за что ловит подзатыльник. Дружеская солидарность? Он с этим незнаком. – И все мы знаем, что Саманта с этим тоже согласна.
Ублюдок. Если бы я мог, то на законодательном уровне запретил бы имена на букву «с» и засудил бы всех родителей, решивших назвать так своих детей.
Нейт хватает меня за руку и начинает вытирать ею капли воды на столе. Я пытаюсь вырваться, но он наваливается сверху, силой прижимая меня к столу. Если бы сейчас кто-то вошел в кабинет Леви, эта поза показалась бы ему довольно компрометирующей.
– Так уж вышло, что ты хоть и появился на свет первым, но во всем остальном… – Он делает драматическую паузу, достойную «Оскара», после чего со вздохом продолжает: – Думаю, тут и так все ясно, брат.
Брат. Какой-нибудь случайный житель Антарктиды является мне братом намного больше, чем он.
Нейт продолжает вытирать мною стол, и наконец-то мне удается ударить его в живот. Мы оба запыхались и раскраснелись, а еще нам всегда словно по десять лет.
– Напомнить тебе, кто трахнул Саманту первым? – не сдерживаюсь я и все-таки продолжаю сражение подростков пубертатного периода.
– Иди к черту!
– Только вместе с тобой, брат. – Я сбрасываю вызов и постукиваю телефоном по столу в надежде выбить номер Саймона из записной книжки.
Нейт смотрит на меня, расчесывая пальцами свои кудрявые блондинистые волосы. Они похожи на лапшу быстрого приготовления или на бумажный наполнитель, который вкладывают в подарки. Странные ассоциации, но мой друг ни разу не жаловался и не отказывался от меня. Почему я не мог родиться вместе с ним? Мы дружим, кажется, почти всю жизнь. Нейт может сколько угодно подшучивать и вести себя как полный болван, но он из тех людей, которые знают о вас все. Начиная с любимого цвета и заканчивая тем, что пиццу с грибами никто не ест, потому что это худшее, что придумало человечество. По версии одного из вас. У второго просто нет выбора, ведь он ваш друг.
– Он когда-нибудь оставит тебя в покое? – Нейт задает вопрос, волнующий меня с того момента, как Саймона положили рядом со мной на пеленальный стол. Кажется, даже на этапе зачатия он пытался выжить меня из яйцеклетки.
– В день моей смерти, полагаю. Надеюсь, что в аду нас поселят в разные комнаты. – Я продолжаю крутить в руке телефон, потому что без него моя ладонь чувствует себя неполноценной. За день он звонит столько раз, что начинает казаться, будто мое место в колл-центре. Но я далеко не там.