Громовая жемчужина
Шрифт:
Пролог
Горная деревушка заметена снегом по самые крыши. Искрится нетронутый снег, рассеченный резкими синими тенями, прозрачен морозный воздух. Деревья на склонах белы от инея. На далеких вершинах гор Комасон, колдовским светом мерцают ледники. В такие вечера в деревнях поплотнее закрывают зимние деревянные ставни, разводят яркий огонь в очаге, садятся к нему поближе всей семьей и так сидят допоздна, рассказывая завораживающие страшные сказки о зимней нечисти. Но — только не здесь, в Сасоримуре, где страшные сказки стали явью. В домах свет
В тот зимний вечер в глубине заброшенного дома старосты было как всегда промозгло и неуютно. Пахло старым костром, стены заиндевели, из углов веяло могильным холодом. Ветер, однако, внутрь не проникал, и тлеющие в очаге угли давали кое-какое тепло. Полумрак едва освещал масляный светильник. Мокквисин Кагеру, накинув на плечи старое ватное одеяло, сидел у очага за низким столиком, обложившись свитками и разрезными книгами, и читал древнюю рукопись, делая пометки и выписки. Сожженные пальцы уже неплохо слушались, но всё еще болели. Колдун то и дело кривился, но ни на мгновение не прекращал свою работу.
Неожиданно, не закончив фразы, он отложил кисточку, поднял голову и прислушался.
— К нам, похоже, гости, — сказал он вслух, обращаясь в темноту.
В сумраке бесшумно шевельнулась огромная тень.
— Не трудись, Тошнотник, — раздался голос на крыльце. — Не нужно меня встречать. Я сама найду дорогу.
В дом вошла юная девушка. Мотнула головой, стряхивая снег. Снежинки ледяными искрами блестели в ее черных волосах. На девушке была бедная крестьянская одежка: широкие холщовые штаны, просторная рубаха, полинялый ватник. Она была босиком, но непохоже, чтобы ее беспокоил холод. Несколько мгновений она стояла в дверях, глядя в упор на Кагеру золотистыми тигриными глазами.
— Так это правда, — прошипела она. — Ты не умер!
— Здравствуй, Мисук, — сказал Кагеру. — Рад тебя видеть. Я знал, что ты когда-нибудь вернешься. Проходи, погрейся у очага.
— Ха! Неужели ты думаешь, что я вот так подойду к тебе, мокквисин?
Оба они оставались неподвижными.
— Но ты уже пришла в мою деревню.
— Я могу уйти в любой момент. Попробуй-ка, поймай меня!
— А ты уверена, что никто не стоит сейчас у тебя за спиной?
Мисук не оглянулась, как втайне ожидал Кагеру. Она вообще не шевельнулась, только засмеялась.
— Да наверняка там уже кто-то стоит, — сказала она. — Небось, Тошнотник подбирается или какой иной бес. И что мне до того?
Очертания Мисук вдруг задрожали, поплыли, словно отражение в капле воды, лицо погрузилось в синеватую тень. Кагеру поморщился,
— Понял? Захочу — появлюсь. Захочу — исчезну!
— А, вот оно что… Стало быть, ты теперь фея.
Мисук довольно улыбнулась, снова обретая четкую форму, сизая тень отступила.
— Мой отец, горный дух с Иголки, научил меня умениям, что людям недоступны. Этому и многим другим. Он хороший учитель. В отличие от тебя.
Кагеру не обратил внимания на мелкий укол.
— Итак, ты выбрала судьбу феи, — повторил он. — Помнится, у твоей матери были на твой счет совсем другие планы…
Мисук скорчила рожу.
— Ничего я не выбирала! Это всё вы: ты и мамаша. Да, она почему-то хотела, чтобы я стала человеком. Я никогда не понимала, зачем! Что в этом хорошего — стать такой, как она? Пусть она умна, хитра и ловко наводит мороки, но все равно останется безобразной старухой. Старость, болезнь, смерть, рабство — вот удел человеческой женщины!
— Не только, — заметил Кагеру. — Если бы не твое нелепое упрямство, я бы показал тебе, чем еще отличается судьба женщины от судьбы феи.
Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, думая об одном и том же.
— Проходи, Мисук, не топчись в дверях, — вкрадчиво повторил Кагеру. — Ты же сама наверняка знаешь, что я сейчас слишком слаб, чтобы удержать тебя здесь силой. Иначе ни за что бы сюда не явилась, будь ты хоть сто раз фея.
Девушка пожала плечами, прошла к очагу, скинула на пол ватник.
— Ну и грязь тут, — проворчала она, устраиваясь на плетеной циновке. — Сажа какая-то везде… Фу…
— Истинное удовольствие смотреть на тебя, Мисук, — сказал Кагеру, не сводя с нее глаз. — Какую бы рвань ты на себя ни напялила, всегда грациозна… как кошка.
Мисук фыркнула.
— Именно так ты меня и одевал, когда я ходила у тебя в учениках. И все-таки, почему ты жив? — с жестоким любопытством спросила она, садясь на пятки. — Как это случилось? Я же своими глазами видела, как тебя сожгли! Или это был морок?
— Проверь, — предложил Кагеру.
Новая кожа, темная и шероховатая, туго обтягивала кости его черепа, черты лица восстановились еще не до конца, придавая колдуну пугающее сходство с засушенным трупом. Впрочем, Мисук было сложно смутить такими вещами. Поколебавшись, она придвинулась ближе и осторожно коснулась щеки колдуна.
— Чудеса, — пробормотала она, проводя пальцами по сожженной коже. — Плоть выросла заново! Ты не должен был выжить. Это чьи-то сильные чары…
Вместо ответа Кагеру расстегнул косой ворот рубашки.
— Смотри, — сказал он. — Видишь этот шрам под ключицей? Огненный демон, освободившись благодаря маленькому ублюдку Мотыльку, сначала переломал мне все кости, потом взял железную кочергу и проткнул меня насквозь. Пришпилил к опорному столбу, как стрекозу. Я был тогда еще жив. А потом дом сгорел — до углей сгорел, и я вместе с ним.
— И что было дальше? — деловито спросила Мисук.
— Я проторчал там несколько лет. Достаточно, чтобы пепелище превратилось в зеленый холм, а мой труп — в кучку почерневших костей. Затем демон вернулся…