Громовой пролети струей. Державин
Шрифт:
— Коли вы лучше умеете, пишите бумаги сами!
Державин в сердцах сунул Бутурлину списки и выбежал вон из кабинета.
В те поры Державин с женою жил на даче Вяземского Мурзинке: он занимал верх, а в нижнем этаже располагался столоначальник Васильев. На другой день, в субботу, Васильев навестил его и именем князя передал приказ подать прошение об отставке.
В воскресенье опальный поэт уже был на другой даче Вяземского, в Александровском. Как обычно по воскресеньям, генерал-прокурор отправлялся с докладами к императрице в Царское Село, а оттуда возвращался ввечеру. Приехав, Вяземский сел в кресла, окружённый семейством и многими его ласкателями. Державин вошёл в гостиную и голосом твёрдым и решительным сказал:
— Ваше сиятельство! Через господина Васильева
Он отвесил поклон и вышел.
Глубокая тишина сделалась в комнате между множества людей. Молчание нарушила княгиня Елена Никитишна:
— Он прав перед тобою, князь! А Бутурлин обносит его, так как сам не способен к работе...
Вяземский заволновался. Завидя из окна, как Державин идёт через двор, он скрипуче проговорил:
— Конечно, он пеш. Подайте ему чью-нибудь карету...
Несколько прихлебателей кинулись выполнять его приказание. Но Державин, поблагодарив, карету не принял и пошёл в Мурзинку, лежащую от Александровского в двух вёрстах, где дожидалась его жёнушка.
Приехавший поздно вечером в Мурзинку Васильев рассказал, что князь раскаивается в своём поступке, но только не хочет сему придать публичной огласки. Он просит Державина сделать вид, якобы он пришёл с ним объясниться в своей горячности, и всё пойдёт по-прежнему. Посоветовавшись с Катериной Яковлевной, поэт на другой день так и поступил. После обеда, когда у генерал-прокурора было ещё много гостей, Державин подошёл к нему и попросил аудиенции с ним наедине в кабинете.
— Пожалуй, мой друг, изволь! — улыбнулся Вяземский.
В кабинете они перекинулись совсем не значащим, и благосклонное обхождение начальника со своим подчинённым возобновилось, хоть и ненадолго.
Возвращаясь в Мурзинку вместе с Катериной Яковлевной, Державин говорил с ней в карете о несправедливостях житейских.
— Сколько раз я твердила тебе, Ганюшка: горяч ты очень. А ведь с сильным не борись, с богатым не судись.
— Ах! — отвечал тот. — Я сглуповал, что тебя не послушался! Но посмотри: мне предстоит ещё кончить распрю с Бутурлиным. Он человек благородный и за мой презрительный с ним поступок вызовет меня на дуэль. Как ты думаешь, может, отказаться какой-нибудь пристойной уловкой? Но тогда навлечёшь на себя некоторые от прощелыг насмешки! Скажут, что храбр на пере, да трус на шпаге!
Она задумалась, слёзы навернулись на её прекрасные глаза, а там и хлынули ручьём, и она приникла к нему.
— Дерись! А ежели он тебя убьёт, то я знаю, как ему отомщу!..
7
Равномерно ходит взад и вперёд медный маятник больших кабинетных часов. Державин в халате наопашку сидит за столом, хотя било уже три пополуночи. В руке замерло перо, а взгляд устремлён куда-то вдаль, мимо обитых ситцем стен, мимо лепного потолка, мимо полок с книгами.
Медленно ходит маятник, словно меч, отсекая каждым взмахом чьи-то жизни, приближая последний час каждого живущего. Ибо нет бывших мертвецов, но будущие — все. Безмятежно спит наверху в спаленке драгоценная, любимая Катюня. Но и ей неминуемо должен прийти черёд. И когда? Бог весть!
Медным гулким звоном куранты отметили перечасье, и вновь мёртвая тишина в доме. Крупные косые строки ложатся на чистый лист:
Глагол времён! металла звон! Твой страшный глас меня смущает; Зовёт меня, зовёт твой стон, Зовёт — и к гробу приближает...Никто на свете сем не минует роковой чаши. Перед смертью равны все и все
Поутру Степан Васильевич Перфильев приехал к Державину, чтобы сказать; «Мещёрский приказал долго жить». И вот поэт в роскошном особняке, в знакомой зале, где вместо пиршественных столов покоится в богатом, повапленном ковчеге то, что было ещё недавно князем Мещёрским. Богач, весельчак, знаток изысканных кушаний и тонких вин, любитель всех утех жизни, он, верно, почитал себя бессмертным. Как а большинство людей!
Не мнит лишь смертный умирать И быть себя он вечным чает, Приходит Смерть к нему, как тать, И жизнь внезапу похищает... Утехи, радость и любовь Где купно с здравием блистали, У всех там пененеет кровь И дух мятётся от печали. Где стол был яств, там гроб стоит, Где пиршеств раздавались лики, Надгробные там воют клики, И бледна Смерть на всех глядит...Что земные радости, коли ты обречён? Всё, всё проходит! Будешь вспоминать, как о воде протёкшей, свою жизнь. Слава, богатство, любовь — всё губит смерть, всё никнет перед вечностию!
Поэт вздрогнул; он услыхал жалобный и протяжный голос, являющий болезнь или скорбь.
— Ганюшка, милый! — В длинной ночной сорочке, с тельником на шее, порасхлипавшись, говорила ему Катюня. — Ты ещё не спишь! А мне толь дурной сон привиделся... Лоснилось, что недолго проживу... Страшно стало, спасу нет. Стала тебя искать и не нашла...
Он вытирал слёзы с любимого лица, гладил густые тёмные кудри, целовал её шею и плечи.
Нет, надо жить, не сетовать на неизбежность смерти. Верить в разумный смысл жизни, в высшее её оправдание и радоваться тому, что она дана тебе!
Жизнь есть небес мгновенный дар; Устрой её к себе к покою, И с чистою твоей душою Благословляй судеб удар.Глава четвёртая
«ФЕЛИЦА»
«Слыхал я, сказал юноша, толкование розы без шипов, которая
не колется, от нашего учителя; сей цветок не что иное значит, как
добродетель: иные думают достигнуть косыми дорогами, но никто
не достигнет окромя прямою дорогою...»