Гронтхейм
Шрифт:
Ну и наконец, я задал последний, третий вопрос. Сам не знаю зачем, просто любопытно стало.
– Сколько ваш отец задолжал? В общей сложности.
Я-то думал, что они сейчас считать начнут. Но нет, Сарак выпалил на одном дыхании сумму, от которой меня чуть на смех не пробило. Еле сдержался, чесслово.
– Семь золотых и тридцать шесть серебряных драконов.
Мой кошель несколько исхудал после покупки мана-кристалла. Надо кстати не забыть пополнить запас. Но даже за вычетом тех тридцати, что перекочевали к Саркашу, у меня оставалось еще что-то около пятнадцати золотых.
– А заработать никак? Тебя ведь
– поинтересовался я у Сарака.
Кажется, я задел его за живое. Потому как такую длинную речь мне от этого молчуна-драчуна прежде слышать не приходилось:
– Я у него всего два года отходил в подмастерьях. Кое-что, конечно, умею. Но этого недостаточно. К тому же еще при отце все к новому кузнецу ходить начали. Он к нам из столицы в позапрошлом году перебрался. Весь из себя такой мастер, жена-красавица гостей у него встречает. Мне с ним не тягаться. Да и поздно уже. Близятся белые ночи.
– «Птица-говорун, оказывается, когда надо отличается умом и сообразительностью».
– А что если я скажу, что вы не только сможете расплатиться по отцовским долгам, но еще и переживете зиму в своем доме?
– Что ты имеешь в виду?
– заинтересовался Сарак.
– Зиму?
– озадаченно спросила Калмея.
«Дамы вперед».
– Там где я родился, зимой называют белые дни. Теперь, что до твоего вопроса, - самодовольно улыбнулся я брату.
– Я легко могу ссудить вам тридцать золотых. Этого хватит на все: и долги раздать, и к белым дням подготовиться, и еще на жизнь останется.
– Вот так просто?
– почуял он подвох.
«Молодец».
– Нет конечно. Просто никогда не бывает. Я плачу авансом, за голову по золотому в год.
– Рабство?
– не на шутку перепугалась Калмея.
Ее волнение можно понять. Рабы лишены каких-либо прав. Они, по сути, и не люди в глазах общества. Они даже говорить права не имеют, пока хозяин не разрешит. Да что говорить, жить рабу или умереть, он может решить щелчком пальца.
В рабство попадают множеством путей. В основном, конечно, рабами становятся взятые в плен солдаты и так называемые военные трофеи с захваченных территорий. Гораздо меньше среди них должников, разбойников, контрабандистов и прочего сброда. На Гронтхейме и темниц-то нет. Есть только два наказания - смерть и рабство.
Мужчины рабы, как правило, занимаются грязной, тяжелой работой или отправляются на гладиаторские бои. Кормят их отбросами, одевают в лохмотья. А умирают от голода или болезни - не беда. Хозяин просто купит себе нового. Дешевле обойдется.
Женщины рабы. С ними все понятно. Тяжелый труд не для хрупкого тельца, так что либо швейную иглу или метлу в руки, либо становятся игрушками для утех. Все зависит от внешних данных рабыни.
– Нет, что ты, - замахал я руками.
– Я говорю про наем. В следующем году я отправлюсь в столицу, чтобы стать магом и мне понадобятся... эммм... люди. Ты, например, - обратился я к Сарану, - если согласишься, продолжишь обучаться кузнечному делу у выбранного мной мастера, и если хватит способностей, пойдешь в Обитель Войны. Все расходы естественно за мой счет. А ты, - посмотрел я на Калмею, - если тебя не выберут со мной на Райкасе, откроешь магазинчик и будешь зарабатывать для меня деньги. У меня в голове множество идей, которые после реализации
В следующем году в Саренхольте пройдет Райкас. Учитель уже давно рассказал мне об этом. А так же о том, что если я не хочу всю оставшуюся жизнь скрывать магию от окружающих, мне придется пойти в Башню.
Как попасть в Башню без внедрения сосуда и чтобы никто не раскрыл обман - об этом позаботится какой-то старинный друг учителя. В детали он не вдавался, а я не настаивал.
Если честно, если бы учитель не предложил мне пойти в Башню, я бы сам затеял этот разговор. Гортон Санмарейт - бесспорно великий маг, непревзойденный некромант и отличный учитель. Но для меня этого мало.
Чтобы найти Разрушителя и убедиться, что Алиса мертва, мне потребуются специфичные заклинания и ритуалы. А где если не в Башне хранятся все магические знания этого мира? К тому же перед магом Башни откроются двери, к которым безродного парнишку вроде меня и на пушечный выстрел никто не подпустит.
Стоило мне закончить, скрипнула дверь. Прошел уже не один час и за окном вовсю светит солнце. А я все ждал, когда она придет. Ждал, и вот дождался.
– Не торопитесь. Все тщательно обдумайте и обсудите. А когда будете готовы дать ответ, вы знаете, где меня найти, - бросил я им и побежал встречать человека, который вернет мои вещи, чтобы я смог, наконец, вернуться домой и рассказать учителю о произошедшем в Железном Лесу.
Действие двадцать восьмое. Нежданное известие
– Учитель, почему мы еще здесь? Почему не вернемся домой?
– не выдержал и спросил я у сидевшего напротив учителя, прихлебывая из глиняной чашки сладковатый травяной настой в доме знахарки.
Олкенья не отпустила меня, когда я об этом просил. Почему, не сказала. Послала Сарана за учителем и велела ждать.
– Потому что мы сегодня же отправляемся в Саренхольт вместе с ней и приемышами, - безмятежно ответил он.
– Что?!
– воскликнул я от неожиданности.
– Постойте учитель, а как же... как же полнолуние?
– Нам нельзя здесь больше оставаться.
– «Да что такое? Почему из него все клещами тянуть приходится?».
– По....
– Потом. Все потом, - грубо остановил он меня и уставился на дверь.
– Они пришли.
Дверь открылась, и в дом ворвался сильный ветер с улицы. Тонкая ткань позаимствованной у Сарана рубахи не уберегла меня от сквозняка. Пробрало, так пробрало. С каждым днем, нет, с каждым часом близость белых дней ощущается все сильней.
Первой дом вошла хозяйка. Сгорбившаяся в три погибели старуха, опираясь на палку, пыхтела как паровоз. Следом за ней за порог ступили и брат с сестрой. У обоих в руках по авоське. В одной зелень и хлеб, из другой торчит свиная нога.
– Мы не задержимся, - остановил их Гортон.
– Несите все сразу в повозку.
Калмея встала как вкопанная и посмотрела на старуху вопрошающим взглядом.
– Нет повозки, - тяжко вздыхая, сказала Олкенья.
Учитель резко встал, повалив стул на котором сидел, и вперил в нее свой фирменный взгляд, от которого у меня кровь в жилах стынет: