Грот афалины (илл. В. Барибы)
Шрифт:
На мысе-полуострове отдышались — недолго, только чтоб вернулись силы. Снова подняли, подавили на спину Мансура, положив его животом на колени Янгу, потому что мальчик, пока его тянули по заливу, снова наглотался воды.
Кое-как посадив Мансура на переплетенные четыре руки, понесли в деревню.
Визжала, бегала вокруг них кругами собака.
Было много и слез и крику.
И не только в Мансуровой хате, а и по всей деревне. «Людечки, да что же
Некоторые побежали на берег лагуны. Если не спасут свои пальмы, то хоть зеленые орехи снимут. Не было уже у людей ни боязни, ни уважения к лавочнику Ли Суню. И отлупцевали его, и раскидали все его шмотки, отобрали орехи. Особенно старался Амара.
— Я вам это припомню… Я вам припомню!.. — грозился Ли Сунь.
И на американском катере умчался на Горный.
Вернулся он около полудня с пятью полицейскими и чиновником с папкою под мышкой. Полицейские были в чалмах, с карабинами и кривыми тесаками, большими по величине, чем ножи-крисы. Чиновник был в индийской одежде — в черной шапочке, похожей на пилотку, в белом сюртуке и белых штанах. Катер с ними вошел в лагуну не снижая скорости, с разгону ткнулся в белый песок. Скинули сходни, и все пятеро полицейских, чиновник и китаец сошли на берег.
Отправились сразу не в деревню, а к палаткам, в которых разместились американские солдаты и офицеры. Разговаривали там около часа, шептались, видимо, о чем-то договаривались.
Зоркие глазки у Ли Суня…
— Эй вы! — заметил он Янга и Туна, которые залегли под кустами и наблюдали за тем, что делается в лагуне и на берегу. — Позовите сюда Ганеша! И быстро: одна нога тут, другая там!
Янг и Тун показали ему язык, передразнили и… исчезли в чаще.
— Не позовут. Но я сам знаю, где живет Ганеш и где тот разбойник. Пожалуйста, идите за мною! — позвал он полицейских.
Амару поймали и привели под Дерево Собраний. Привели и старосту.
— От имени Его Величества султана!.. За посягательство на священную и неприкосновенную частную собственность!.. — высоким, почти срывающимся голосом выкрикивал чиновник, будто выступал перед многолюдной толпой.
Амару полицейские распластали на земле и принялись бить бамбуковыми палками. Так же отлупцевали и Ганеша — за то, что вконец распустил своих сельчан, не следит за порядком. Сильно поколотили — не смог встать.
— Не прикидывайся, негодяй! — начали толкать его ногами полицейские. — Скажи спасибо, что не арестовали и не отдали под суд.
Но Ганеш не вставал.
— Лучше совсем добейте… Я не переживу этого срама… — простонал он.
Снова принялся созывать всех лавочник Ли Сунь.
Пока люди собирались, полицейские страдали от жары. То один, то другой брали кокосовые орехи, одним ударом срубали у них макушки, словно головы врагов султаната,
Пришло совсем немного людей — может быть, третья часть из тех, что были вчера на собрании.
Высоким лающим голосом чиновник говорил, что времени на раздумье у людей было много. Теперь дается на сборы всего два часа. В лагуне возле берега их ждут катер и вельботы, американцы бесплатно доставят их на Горный.
— Кто является главой семьи, подходите сюда за получением пособия. Каждому будет вручен чек на предъявителя, по чекам можно в Горном или на Главном в конторах банка получить пятьдесят долларов.
В ответ слышался только плач-скуление, будто у людей уже и силы не хватало заплакать во весь голос. Не переставал стонать и Ганеш.
Потом говорил офицер, а чиновник переводил. Американцы не будут никого привлекать к ответственности за то, что ранили их солдата.
— Случилось недоразумение, больше такого, я надеюсь, островитяне не допустят, — голос офицера звучал почти ласково.
— А как же… А как же тогда… — застонал, закашлял, давясь кровью, Ганеш. — Ваш солдат двоих застрелил! Наших! И ему ничего за это не будет?!
Чиновник скоренько прошептал офицеру, что сказал староста.
— Этого не может быть, потому что быть такого не может! — ответил офицер.
— Такой факт и мне не известен, — добавил от себя чиновник, переводя слова офицера. — А вам мы могли бы еще добавить за этот поклеп. Но вы мне нужны живые… Называйте каждого главу семьи. Составим список, акт на выплату.
Полицейские подтянули Ганеша к баньяну, посадили под деревом, прислонив спиной к стволу.
Над деревней, над всем Биргусом разносились плач и причитания.
Люди не знали, что взять с собой, что оставить. Может, там в большом цивилизованном мире, на Главном или на Рае жестяная банка из-под консервов, служившая здесь кружкой, не стоила выеденного черепашьего яйца. А биргусовцам при их нужде все было дорого, все мило.
Прошел час, прошел второй, но никто не был готов покинуть свое жилище. Люди что-то связывали, перевязывали, бросали и вновь забирали. А если кто и был готов, то не лез вперед, оглядывался на других. Прежде люди шли за бомо, шли за старостой, а теперь их не было. И в растерянности забивались в темные углы, в кусты, надеялись отсидеться, спастись.
Отец нагрузил на Янга столько всего — ишак не понес бы все это. Сам взял в охапку поросенка, через плечо перекинул связку кур, они трепыхались, пытаясь взлететь, драли когтями и клювами спину и ноги. У матери был только один узелок с одеждой и лампа без стекла и керосина (ценная вещь, хотя ею никогда не пользовались). Мать невозможно было вытащить из хижины, она целовала каждую бамбучинку, каждое бревнышко. А когда вышла, уцепилась за кривую пальму, что склонилась возле дома, и зарыдала во весь голос.