Гротеск

Кирино Нацуо

Зазвонил телефон. «Неужели клиент?» — встрепенулась я. Оказалось — Джонсон. Он собирался навестить меня послезавтра, но встреча отменялась — в Бостоне умерла его мать.

— Поедешь на похороны?

— Не могу. Денег нет. И потом, ты же знаешь, у меня с матерью не было отношений. Поношу траур здесь.

Только и всего. Когда у него умер отец, он говорил то же самое.

— Может, и мне траур надеть? Хочешь?

— Не надо. Тебя это не касается.

— Ты прав. Действительно не касается.

— Ты крутая девчонка, Юрико!

Джонсон грустно

усмехнулся. Касается, не касается… Закончив разговор, я задумалась. Как складываются отношения между людьми? Не потому ли я стала проституткой, что не хотела связываться ни с кем всерьез? Я уже писала об этом. Если не считать кровную родню — отца и сестру, — единственный человек, с кем судьба свела меня надолго, — Джонсон. Но это не значит, что я его люблю. Я никогда никого не любила и ни в ком не нуждалась. Джонсон — исключение, потому что четырнадцать лет назад я от него родила. Об этом никто не знает. Ни отец, ни сестра, ни ребенок.

Мальчика воспитывает Джонсон. Ребенок уже в восьмом классе. Джонсон говорил мне, как его зовут, но я забыла. Знаете, почему он поддерживает со мной связь, почему приходит ко мне четыре-пять раз в месяц? Наверняка из-за ребенка. Джонсон верит, что я втайне люблю этого мальчика. Меня раздражает его тупая вера, однако я не собираюсь его разубеждать. Не говорю ни да, ни нет. Просто молчу.

— Юрико, у мальчика способности к музыке. В школе сказали. Ты рада?

Или:

— Знаешь, как он вырос. Уже метр восемьдесят. Такой симпатичный парень. Почему бы вам не повидаться?

Я родила. Это факт. Но мне ребенок не нужен. В нем моя кровь? Ну и что! Меня воротит от веры Джонсона в материнское чувство. За все эти годы я залетела только один раз, с Джонсоном. Вдруг наш сын родился под счастливой звездой? А может, под несчастной?

Я бросила школу, немного не дотянув до восемнадцати, только-только начав учиться в выпускном классе. Получилось так потому, что Масами пронюхала про наш с Джонсоном роман.

К тому времени Джонсон залезал ко мне в постель уже каждую ночь, прекрасно понимая, чем это может кончиться. Он приходил не только потрахаться, но и послушать, с кем я спала по наводке Кидзимы.

— И что сказал этот бейсболист, когда сеанс был окончен?

— Что сделает хоум-ран, если я ему еще раз дам.

— Вот дурачок! — хохотнул Джонсон, самодовольно разглядывая мое голое тело.

Он неподдельно радовался от того, что я, его собственность, — само совершенство. Ладно бы он возвращался к себе в спальню после моего рассказа. Так ведь нет. Джонсон, бывало, так возбуждался от услышанных подробностей, что снова лез на меня. Как Масами не могла уснуть без традиционного стаканчика на ночь, куда супруг незаметно подмешивал снотворное, так и он не считал день законченным, не прослушав очередную историю.

В ту ночь по его виду я поняла, что у него какие-то проблемы на работе. Он выглядел измученным и требовал от меня новых рассказов. Лежал на кровати и лакал бурбон прямо из бутылки. Я впервые видела его в таком разложившемся

состоянии.

— Ну а еще что было?

Исчерпав свой репертуар, я переключилась на отца Кидзимы:

— Уж если кто на меня запал — обязательно даст об этом знать. Но один тип ни разу даже близко ко мне не подошел, хотя я ему нравлюсь. Отец Кидзимы, Кидзима-сэнсэй. Он преподает у нас биологию.

— Ну и как он? Хороший учитель?

Если присмотреться, глаза у Джонсона — как у какой-то хищной птицы. Но в ту ночь они показались мне тусклыми и застывшими.

9

Джонсона совершенно не интересовало, как у меня дела в школе. Ему не было никакого дела ни до моих отметок, ни до группы поддержки, в которую меня все-таки записали, ни до того, как у меня складываются отношения с одноклассниками — Мок и другими. Иногда он заставлял надевать костюмчик, в котором мне приходилось дрыгаться на спортивных мероприятиях. Касаясь пальцами складок на голубой с золотом юбке, горько улыбался, словно говоря: «Вы в вашей школе только обезьянничаете — все повторяете за американцами, как там группы поддержки работают». Джонсон был абсолютно безразличен к японским девушкам. Вполне возможно, он и меня терпеть не мог, да и всю Японию — тоже.

Я жила у Джонсона — из его дома ходила в школу, возвращалась туда после уроков, ужинала и втайне от Масами ложилась с ним в постель. Странная жизнь — ни дочь, ни жена. Называя вещи своими именами, я — всего лишь дочка знакомых, с которой он вступил в связь, и у него не было необходимости изображать из себя отца. Конечно, Джонсон был аморальный тип. Он знал, чем я занимаюсь в школе, это ему нравилось, это его заводило. Не иначе собирался попользоваться мною сполна в обмен на половину платы за мое обучение. А это были немалые деньги.

— Расскажи мне о Кидзиме. О преподавателе.

Я устала и хотела спать. Но пьяные глазки Джонсона влажно поблескивали похотью. Похоже, за счет Кидзимы он рассчитывал получить новый заряд сексуального возбуждения. Впрочем, если каждую ночь рассказывать ему интересные истории, как Шехерезада, мне же лучше. Быстрее уснет. Однако придумывать небылицы — не мой конек. Вот сестра действительно спец по этой части. Я не представляла, как нужно рассказывать, чтобы привести его в возбуждение, и решила выложить все, как было. Перевернувшись на спину, я, запинаясь, начала:

— Это он принял меня в школу. Я пришла на собеседование, вошла в класс и увидела в аквариуме здоровую коричневую черепаху. Я только что прилетела, чуть живая от усталости. Тест написала плохо и думала, что провалилась и меня не примут. Настроение было хуже некуда. А тут эта черепаха. Еще в аквариуме жила улитка, ползала по стенкам. И вот черепаха вытянула шею, схватила улитку и сожрала. У меня на глазах. Кидзима-сэнсэй спросил у меня, знаю ли я, что это за черепаха. Я сказала: сухопутная. Оказалось, так и есть. Кидзима-сэнсэй остался доволен моим ответом — он ведь преподает биологию, и я ему понравилась.