Гроза на Шпрее
Шрифт:
— Очень трудно было?
— Сам попробуй залезь в этот поставленный на попа гроб, тогда и узнаешь, — сердито буркнул Дымов.
«Нет, сейчас с ним контакт не установить. Лучше подождать».
Через час они прибыли в заведение тетушки Росмейер.
«Голубой ангел». Эта вывеска — сентиментальная дань прошлому. Так когда-то назывался отель ее отца, расположенный на одной из гор Гарца, куда экскурсантов привлекали не только красивые пейзажи, но и очарование голубоглазой дочки хозяина. Все это осталось в далеком прошлом — жизнь беспощадно повыдергивала перышки из ангельских девичьих крылышек. Только одно перышко — название отеля — осталось как воспоминание, хоть и было оно очень уж неуместным. Меньше всего клиенты «пансионата» фрау Росмейер походили на ангелов.
Хлопотливая
— О, герр Домантович, можно ли так пренебрегать друзьями! Мы все скучаем, мы все спрашиваем друг друга: куда девались наши милые мальчики, которые так хорошо умеют развлекать нас, одиноких женщин? Неужто в другом месте их встречают приветливее и гостеприимнее?
— Только у вас, милая фрау, чувствуешь себя как дома! Но мы, несчастные мужчины, должны думать не только о развлечениях, а и о делах. Скучные дела, заставляющие нас то ездить, то неделями сидеть в различных бюро и конторах. Но сегодня — пропади все пропадом! Сегодня мы гуляем!.. Опустошим множество бутылок и уничтожим гору еды!
Батарея пустых бутылок действительно росла на столе с удивительной быстротой. Дымов пил сам, угощал женщин, никого не выделяя. Домантович с любопытством наблюдал за тем, как привычный самоконтроль не покидал его воспитанника даже тогда, когда он был сильно пьян. Только раз, буквально на несколько минут, он изменил себе, когда радиола заиграла модную песенку с раздражающе игривым мотивом и совершенно бессмысленными словами. Одним взмахом могучей руки Дымов столкнул с колен брюнетку, которая стала подпевать, соревнуясь с радиолой. Расправив плечи, немного откинув голову, он вдруг запел сам, перекрывая хриплым басом все остальные звуки: «Славное море, священный Байкал…»
Песня лилась широко и вольготно, ошеломляя могучим, страстным стремлением к свободе.
Пропев один куплет, певец вдруг опомнился и умолк.
Сейчас, вспоминая эту сцену, Домантович мысленно прикидывает, как ему подступиться к этому парню. Пока ясно одно: не все нити, связывающие Дымова с прошлым, порвались окончательно. Одна — две тоненькие, но прочные, еще есть. Коснись, и они начнут звенеть, словно струны, больно отдаваясь в душе, а теперь жгучая тоска сжимает сердце словно петлей. Ностальгия. Тоска по Родине. Не одного тебя, Дымов, гложет эта болезнь. К сожалению, есть еще обманутые, напуганные, несчастные люди, которые мыкаются по свету со страшным клеймом — эмигрант. Впрочем, эмигрант — это в прошлом. Теперь придумали другое: перемещенные лица. Перемещенные… откуда и куда? От домочадцев, от родных — в судомойки, в заправщики на бензоколонках, в полуразрушенные бельгийские шахты или в коммунальную службу Мюнхена? Тебе, Дымов, твердят сейчас, что ты свободный человек. Свободный от чего? От родины? Или, быть может, от новых своих хозяев, которые обрекли тебя на самое страшное, самое позорное? Дымов… Я хочу вывести тебя на ровную дорогу. Помоги же мне! Решись на обычный человеческий разговор, на капельку доверия…
Холодная сырость пронизывает до костей. Поднятый воротник и надвинутая на глаза кепка плохо защищают от непогоды. Домантович съежился.
— Дай-ка мне огоньку!
— Готово! — Дымов выпрямился. — Манометр есть?
Домантович ногой постучал по покрышке:
— И так видно. Поехали. Шлитсен не любит, когда опаздывают.
— Так по нему соскучились?
— Соскучился по кровати, если хочешь знать. Ты хоть немного поспал под утро, а я глаз не сомкнул.
— Почему же? Меня стерегли?
— Дурак ты, дурак! Тоже мне клад! С досады, что не удержался и вместе с тобой перебрал… Знаешь, у меня в городе есть девушка, хорошая девушка… хотел к ней на часок вырваться. Да как появишься в таком виде!
— Так это вы ей письмо опустили?
— А кому же еще? Генералу Клею?
«Ах, ты скотина! Прикидывался спящим, а сам… На секунду из машины вышел! Может, это не я его стерегу, а он меня? С Шлитсена станется».
— Слушай, Дымов! Будь другом! Ни гу-гу о девушке! Сам знаешь, как начальство не любит, когда мы знакомимся с кем-нибудь из местных. Помолчишь?
— А мне что? Я спал…
— Ну, тогда услуга за
Домантович искоса поглядел на Дымова. Тот, стоя вполоборота к рассказчику, напряженно слушал. Что-то неуловимо тревожное пробивалось сквозь маску равнодушия.
«Ага, вот ты и испугался! Выходит, тебе есть что скрывать! Возможно, я сам сыграл роль своеобразного детектора, но чувствуется, что ты действительно хочешь бежать…»
— Ну как, нравится аппарат?
— Ничего себе машинка! — Дымов отвернулся и, задумавшись, глядел на дорогу. — И когда они собираются ее опробовать?
— Начали налаживать. Думаю, за неделю-две управятся.
— Торопятся, выходит.
— Конечно… А как же…
Наступила пауза. Дымов не решался нарушить ее первым, чтобы не выдать своего беспокойства. Обычное равнодушие на лице, только желваки проступили под тонкой кожей.
«А ты волнуешься, как ни стараешься это скрыть. Неспроста ты спросил о начале испытаний. Решил что-то утаить. Некстати, совсем некстати, было б это сейчас. Эх, Дымов, Дымов!..»
— Знаешь, что мне сейчас пришло в голову, — вдруг сказал Домантович, словно выходя из задумчивости. — Не верю я, чтобы человек не мог перехитрить машину. Не верю, и все! На что они рассчитывают: на то, что опрашиваемого можно поймать неожиданно. Как говорится, главный их козырь — эффект внезапности. Их машина рассчитана на слабонервных. Ошеломишь такого внезапным вопросом, он и лапки кверху. А настоящего человека — того, кто умеет держать себя в руках, машине не одолеть. Ведь человек способен предвидеть заранее, на чем он может споткнуться, и заставит себя спокойно думать об этом. Вот, например, я. Допустим, спросят меня о моей девушке. Секрета тут особого нет, но я не хочу, чтоб лезли мне в душу. Ручаюсь, ничегошеньки они не узнают. Да и про все другие мои секреты, а такие есть у каждого человека. Заранее натренирую свою волю, сам начну себя спрашивать, и сам себе отвечать: так, как хочется мне, а не тем, с детектором… Перед испытанием они пустят про машину слух. Такая мол, она и такая, как ни таись, а ничего от нее не скроешь. Потом покажут детектор и начнут нагонять страх. И все для того, чтобы вывести нас из равновесия, чтобы у нас поджилки тряслись при одном взгляде на это диво. А мне плевать на все, потому что я уже натренировал свою волю и верю в победу человека над машиной.
— А что, если выпить таблетку такую, какую вы давали мне позавчера?
— Могу дать, от них, говорят, нервы становятся как манильские канаты. Но я надеюсь на себя самого и тебе советую.
— Спасибо, что рассказали, — Дымов смущенно улыбнулся. — И за позавчерашнее спасибо.
— Пустяки.
— Не говорите, для меня ваше доброе отношение много значит. Мы же здесь каждый сам по себе. Горло друг другу готовы перегрызть. Если кто-то, если…
— Понятно. И мне, честно говоря, тут не очень весело. Может хуже, чем тебе. Потому иногда и хочется с кем-нибудь хоть словечком перекинуться…