Гроза над крышами
Шрифт:
Правда, теперь ему несолидно было по его годочкам скакать под дождем, но с каким удовольствием выпрыгнул бы в огород... Вот только ливень так и не хлынул, что было чуточку необычно: молнии блистали, гром грохотал, рассыпаясь над самыми крышами потоками трескучего дребезга, словно драли в клочья суровое полотно величиной на полнеба вовсе уж невообразимо громадные ручищи, — но ни одна капля дождя так и не упала на затылок, на подоконник, на огород. Вот-вот ливанет...
Нечто небывалое и невиданное доселе произошло... Тарик вдруг обнаружил, что от него от квадрата окна легла стойкая сумрачная тень, словно за спиной у него зажглась лампа, освещающая
В некоторой растерянности Тарик посунулся обратно в комнату, так и не закрыв окно, — и от удивления встал спиной к подоконнику, как вкопанный...
Комната залита этим зеленоватым, чуть мерцающим светом, словно в лампу насыпали целую горсть «огневика» или вообще настал ясный день. В жизни такого не видел. За окном из низких черных туч прямо-таки сыпались ослепительные молнии, могуче грохотал гром, но по-прежнему не слышно ударов тугих струй по подоконнику, даже падения капель не слышно, и вопреки обычному не пахнет грозовой свежестью, наоборот, воздух словно стал густым и вязким — но такое бывает исключительно перед грозой, и никогда во время грозы...
Тихо, знакомо скрипнув, отворилась дверь, открыв проем, залитый тем же зеленоватым, временами мерцающим непонятным светом, и в комнату...
Тарик едва не заорал, как маленький. В комнату вошла лесная пантерка, самая натуральная, какую он несколько раз видел в королевском зверинце: большая, чуть ли не по пояс взрослому, дикая кошка — короткая серая шерсть в черных полосах и пятнах, большие кисточки на стоячих ушах, короткий толстый хвост торчит вверх и ходит вправо-влево, в точности как у домашней разозленной кошки... Пантерка ступала бесшумно, неспешно, сторожко, словно по тонкому ледку, не сводя с Тарика желтых глаз с кошачьими зрачками, с хищной грацией словно бы переливалась по комнате, как вода, принявшая очертания пантерки. Оскалилась, показав белоснежные клыки, остановилась на полпути меж дверью и окном, не сводя с Тарика немигающих больших глаз, лучившихся отнюдь не добротой — рассудочной холодной яростью, от которой в животе похолодело и сердце словно бы замерло, а по спине поползли ледяные мураши...
Нестерпимо потянуло выпрыгнуть в окно и улепетывать куда глаза глядят, уж не стесняясь воплей, — но он не мог шелохнуться, лишь теснее вжимался поясницей в толстую доску подоконника и не чувствовал боли. В голове панически крутилось: так не бывает, такого не бывает...
Но голова оставалась ясной. «Откуда она взялась? — заполошно подумал Тарик. — Из королевского зверинца сбежала?»
Но там все сделано так, что не убежишь: высокие железные решетки, каменная стена в два человеческих роста, ворота не ниже, смотрители бдят. В жизни не слышал, чтобы оттуда хоть один зверь сбежал — хищный или мирный. Говорили, что лет десять назад умнющий и хитрющий обезьян с Южного Берега, недавно привезенный, ухитрился открыть засов и выбраться на свободу, но далеко не убежал: его там же, в
зверинце, заметили ночные смотрители, окружили, махая метлами и граблями, загнали назад в клетку, на которую пришлось повесить замок, какой и самый хитрющий обезьян без ключа не откроет. Студиозус Балле говорил, что это чистая правда, но не вся:
Даже если допустить, что она исхитрилась сбежать из зверинца и незамеченной пробраться через полгорода сюда, почему не убежала в чистое поле, в леса, совсем близкие, как поступил бы всякий дикий зверь, почему залезла в дом?
И вдруг стало покойно, все страхи и ошеломление улетучились, испарились, сгинули без следа...
Он все еще спал, и пантерка ему снилась. Такое бывает, и с ним тоже случалось: иногда, стремясь выломиться из неприятного и кошмарного сна, не просыпаешься, а соскальзываешь, проваливаешься в другой сон, но тебе представляется, что ты проснулся, — и иногда закручивается кошмар еще похуже. Порой догадываешься, что сон продолжается, а порой и нет...
И все же... Как он ни пытался заставить себя в эту успокоительную разгадку поверить, никак не получалось. На поясницу больно давила широкая доска подоконника, а ноги ощущали нагретый за день солнечными лучами пол, и в воздухе стоял острый звериный запах — но во сне никогда такого не бывает...
И этот странный зеленоватый свет... Тарик сотворил знак Создателя, но все осталось по-прежнему. Были надежные, безотказные молитвы, вмиг прогоняющие нечистую силу, но Тарик их забыл начисто. В малышовые годочки он прилежно их читал перед сном, но давным-давно перестал: ни он сам, ни кто-то из его друзей никогда не сталкивались с нечистой силой, так что и молитвы помнить ни к чему, непригодны в жизни...
Все так же мотая коротеньким хвостом — он ходил размеренно, словно маятник часов, — пантера вдруг сказала:
— Боиш-шься, оголец? Верно поступаешь-шь, что боишь-шься...
Это было произнесено самым натуральным человеческим голосом, не искаженным, не загробным, как говорят иные оборотни в голых книжках. Голос, полное впечатление, был женским — ну да, пантерка стояла так, что Тарик видел отсюда: это не кошак, а именно что кошка.
В совершеннейшей растерянности он внезапно для самого себя спросил:
— Что тебе нужно, тварь?
Единственное, чем он мог владеть, — языком, вот и спросил, хоть и удивился говорящему зверю...
— Бляш-шку, — сказала пантерка. — Бляш-шку из Серой Крепости. Брось ее за забор или скажи где, я сама возьму. Подай мне, иначе откуш-шу погремуш-шки...
Бляшка лежала тут же, в верхнем ящике шкафчика, но Тарик и не подумал ее достать. Страх вытеснила злость, и он запальчиво воскликнул:
— Беса тебе плешивого! Это я нашел! Чур, на одного! Твоя она, что ли? Ври больше! Кто нашел, тот и хозяин!
— Отдай бляш-шку. Где она? Погремуш-шки откушу, до смерти заем...
Ага, где бляшка, она не в состоянии углядеть! Пугает, а ведь десять раз могла накинуться... Понемногу возвращалась уверенность в себе, и Тарик, почувствовав, что может шевелить руками, переступать с ноги на ногу, владеть всем телом, осененный внезапной мыслью, отчаянным рывком бросился к шкафчику, но, разумеется, и не подумал выдвинуть ящик с бляшкой. Присев на корточки, распахнул дверцу, стараясь не поворачиваться к пантерке спиной, на ощупь выхватил увесистый сверток, развернул. Стряхнув ножны на пол, выпрямился с тяжелым кинжалом в руке — вот чудеса, ему показалось, что затейливые серебряные узоры словно бы ожили, колыхаясь.