Гроза над лагуной
Шрифт:
Большие серые глаза Елены становились еще больше, она хмурилась, слушая рассказы мамы Иду. Губы ее сжимались, и ноздри прямого, прямо-таки классической формы носика трепетали от возбуждения. Да и что скрывать, рассказы мамы Иду захватывали и мальчишек — Майка и Евгения.
Майк про себя усмехнулся: многие из десантников перед началом операции приносили жертвы Катарвири, прося простить их за вторжение в тишину ночной лагуны.
— Говорит Пума, говорит Пума! — бормотал Хор в микрофон.
— Сарыч слушает, Сарыч слушает, — услышал Майк в своем наушнике: у него была дублирующая
— Занимаем виллу примерно в трех милях от намеченного ранее места высадки. Группа «Эй» очистит берег. Группа «Би» пойдет на встречу с группой «Зэт»…
Майк знал, что в группу «Зэт» входили люди из антиправительственной организации, созданной португальскими агентами в самом Габероне: они-то и должны были захватить полицейский грузовик.
— На вилле ожидают Мануэля Гвено. Считаю возможным оставить здесь засаду для его захвата. В остальном действуем по плану.
Хор дождался согласия Сарыча, выключил микрофон.
— Вперед! — сказал он и встал во весь рост, легко подбежал к парапету, ловко перемахнул через него. Майк проделал то же самое. Пятнистые фигуры наемников неслышно возникали над парапетом и падали в сад.
Здесь было все, как пять лет назад. Те же клумбы, засаженные каннами — белыми, розовыми, красными, тигровыми. Старые качели с выгоревшим тентом. Королевские пальмы заметно подросли, а бананы все сведены. С бананами была целая история — их посадил по незнанию Мангакис. Обычно европейцы здесь с бананами боролись: стоило в саду появиться одному, как буквально во всех уголках из-под земли вдруг начинали пробиваться толстые зеленые стрелы. Корни расползались по всему саду, и банановые стволы росли не по дням, а по часам. Считалось, что бананы способствуют появлению москитов. Городские власти Габерона даже приняли решение уничтожить все бананы в черте города. Однако Фред Браун, увидев банан, посаженный Мангакисом, ничего не сказал своему арендатору. И лишь садовник, присланный им позже, объяснил, в чем дело. Но было уже поздно: война с зелеными стрелами, выскакивающими из-под земли в самых неожиданных местах, заняла не один год.
Пригибаясь и держа автомат наготове, Хор подбежал к веранде и остановился. Отсюда сквозь распахнутые стеклянные двери был виден просторный холл, разделенный решетчатой перегородкой, как в большинстве «европейских» домов Габерона, на две половины — гостиную и столовую. В гостиной, несмотря на жару, в высоком камине, отделанном мрамором, потрескивало пламя. За столом, уставленным блюдами, сидели четверо. Пятый стул — напротив хозяйского, во главе стола, — был пуст.
У Майка внутри словно все оборвалось. Он узнал четверых, хотя из всех четверых нисколько не изменился только лишь Мангакис. Корнев-старший заметно пополнел. Лицо у него было усталое, под глазами тяжелые мешки.
Джин превратился в плечистого крепыша. Он коротко стригся, и это делало его лицо подчеркнуто открытым. Ворот белой рубашки был распахнут. Джин что-то весело говорил Елене, и та смотрела на него с мягкой улыбкой.
Майк вдруг почувствовал ревность — точно так же, как пять лет назад, когда он, нескладный, неуклюжий подросток, стискивал кулаки, глядя, как Джин и Елена вместе выходили из школы и шли к машинам, ожидавшим их с шоферами отцов у входа в школьный компаунд. Он даже испытывал какое-то злорадство, когда видел, как шофер Мангакиса, маленький, юркий Шува, почтительно
Майк смотрел на Елену, узнавая и не узнавая ее. Она по-прежнему стриглась под мальчика: аккуратные светлые волосы были по-мальчишески зачесаны назад, угловатое лицо с маленьким и узким подбородком светилось удивительной чистотой. Губы, свежие, чуть полноватые, были слегка открыты. Большие серые глаза спокойны и уверенны: это была красивая молодая женщина, сознающая свою красоту.
Она улыбалась, слушая слова Корнева-младшего, и Майк видел ее ровные, влажно поблескивающие зубы.
О чем шла речь, слышно не было. Лопасти фена — огромного вентилятора — гудели под потолком, заглушая шедший за столом негромкий разговор.
Хор и Майк задержались у входа на веранду всего на несколько секунд, но Майку они показались вечностью.
Елена… Теплая волна нежности вдруг поднялась в его груди, и он забыл, зачем он здесь, забыл, что на нем нелепая пестрая куртка и тяжелые солдатские башмаки, что в руках у него автомат «узи», а на брезентовом поясе граната.
А девушка, как завороженная, слушала Евгения.
Каждый год, когда он приезжал сюда, в Габерон, она заставляла его часами рассказывать о Москве, о Советском Союзе, о друзьях, о Московском метро, о том, что едят люди в России, как одеваются.
Отец иногда говорил с нею о России. Обычно разговор об этой стране начинался случайно — и всегда после разговора об их родине — Греции.
В школе любимым поэтом миссис Робсон был Байрон, и, когда она читала стихи мятежного лорда, она всегда смотрела на Елену.
— Он погиб в Греции и за Грецию, — любила повторять директриса, гордо вскидывая строгое, тщательно ухоженное лицо.
Елена как-то еще в начальных классах рассказала об этом отцу. Он нахмурился, некоторое время молчал, потом вздохнул:
— Да, Байрон погиб за нашу свободу. Зато в сорок четвертом англичане…
Он оборвал фразу и ласково потрепал волосы дочери:
— Тебе незачем об этом думать. Слушай лучше о «мамми Уота» — Катарвири…
Потом Елена, уже повзрослев, поняла, что отец ненавидит Англию. Она не спрашивала почему. Даже мать — красивая, экспансивная женщина, с которой Елена иногда встречалась, приезжая с отцом в отпуск в Штаты, — не говорила о прошлом. Мать была всегда очень занята: то она собирала какие-то подписи, то ее нынешнему супругу, толстяку в золотых очках, приходилось выручать ее из полицейского участка, где она оказывалась с участниками антивоенной демонстрации. Однажды она чуть было не утащила Елену на митинг против войны во Вьетнаме. Отец подоспел вовремя — Елена осталась с ним.
В другой раз, тоже в Штатах, о Байроне заговорила уже мать. Отец резко оборвал ее:
— В те времена у нашего народа был лишь один настоящий друг — Россия!
Россия! Там все должно быть не так, как в тех странах, где она бывала с отцом.
В школе Святого Спасителя полный курс был рассчитан на восемь лет. Колледжей или институтов в Богане не было, и отец уговаривал Елену поехать учиться куда-нибудь в США или в Европу. Но она не спешила. Может быть, потому, что Джин каждый год приезжал в Габерон месяца на три-четыре, и это время казалось ей самым радостным.