Гроза над Россией. Повесть о Михаиле Фрунзе
Шрифт:
— Михаил Васильевич! Вот негаданная встреча!
— Алеша! Милый ты мой! — Фрунзе обнял за плечи Южакова. — Из Минска?
— Нет, из Питера. По приказу Ленина прибыл на помощь москвичам.
— А где же матросы?
— Высаживаются из вагонов. Скоро появятся здесь. Юнкера-то как? Все еще в Кремле?
— Пока там, вышвырнуть их оттуда — наша задача. Да ты, кажется, ранен?
— Под Гатчиной казачок памятку поставил.
— Вот что, Алеша, ты со своими стой на Лубянке. — Фрунзе оценивающе глянул на противоположную сторону площади. —
Звуки винтовочной перестрелки, доносящиеся из Театрального проезда, покрыл грохот орудийного выстрела: за золотым куполом храма Христа Спасителя взметнулся хвост дымного пламени.
— Это наши, — пояснил Фрунзе. — Скоро и мы вступим в дело...
Он довел отряд до памятника Первопечатнику. Юнкера, засевшие в «Метрополе», держали под огнем Театральный проезд, и Фрунзе через лабиринты домов возле Центральных бань вышел все-таки к Большому театру. Между колоннами театра стояло трехдюймовое орудие, направленное на «Метрополь».
Осунувшийся от бессонницы, прикрыв глаза рукой, артиллерист рассматривал здание гостиницы.
— Не попади в майолику, приятель, — предупредил Фрунзе. — Ее создал Врубель.
— А кто такой Врубель? — улыбаясь широким задымленным лицом, спросил артиллерист.
— Сейчас некогда объяснять, — одним словом, надо сохранить красоту. — Фрунзе тут же послал Южакову записку о начале дела и, вынув наган, держа его на весу, ждал сигнального выстрела. Внезапное волнение охватило его, и он словно обрел второе дыхание. То, что было незаметным, отдаленным, вдруг приблизилось, приобрело опасное значение.
Первопечатник, склонивший голову над своей первой книгой, как бы исподтишка показывал на подъезд гостиницы, врубелевский Демон, летящий по фронтону, предупреждал о притаившихся юнкерах, и Фрунзе увидел на балконе хищное рыльце пулемета, и небольшую баррикаду у парадных дверей, и белобрысого юнкера с поднятой гранатой, и пирамиду Никольской башни — ржавую, тяжелую в небе, затянутом волчьей проседью облаков.
Страстное нетерпение охватило его, хотелось, не дожидаясь сигнала, кинуться к «Метрополю», и в то же время не покидала тревога за питерцев. Как поведут себя необстрелянные добровольцы в момент штурма?
Орудийный выстрел, неожиданный, как гром среди ясного неба, развеял его сомнения. Фрунзе выстрелил из нагана и, призывно крича и снова стреляя, побежал к «Метрополю». Пули засвистели над головой, и почему-то казалось — каждая предназначена только ему, но в голове проносилось: «Мимо! И эта тоже мимо!»
Юнкера отбили атаку, пришлось отвести питерцев под стены Никольских ворот. Фрунзе ободрял красногвардейцев:
— Ничего, ничего, ребята! Это — наше боевое крещение. При второй атаке больше стремительности и спокойной уверенности в себе, и дело пойдет. Пойдет дело...
Сумерки окутали «Метрополь»,
Фрунзе без передышки вел рабочих в новые атаки, теперь страшась только одного — как бы не погас страстный порыв, не ослабело стремительное продвижение.
Юнкера пулеметными очередями прикрывали Иверские ворота — самый близкий для шуйцев путь к Красной площади. Фрунзе решил приостановить атаку, но в этот момент винтовочная трескотня раздалась за китайгородской стеной.
Алексей Южаков с питерцами и кронштадтскими матросами прорвался через Ильинские ворота в Китай-город и погнал юнкеров к Кремлю.
Красная площадь на мгновение стала пустынной: старинные железные ворота, скрежеща и взвизгивая на петлях, закрылись. Между зубцами Кремлевской стены виднелись пулеметы, нацеленные в сторону улиц, выходящих на Красную площадь. А она — от орлов Исторического музея до витых куполов Василия Блаженного — затаенно дышала смертью.
Ночь оборвала уличные бои, но не принесла ни тишины, ни покоя и не развеяла тревожных надежд атакующих, уныния и безнадежности юнкеров.
Над Кремлем взлетали ракеты, багрово освещая дворцы и храмы. Обыватели, напуганные боями, тоскливо сидели в темной тишине своих квартир.
Второго ноября Фрунзе пришлось срочно вернуться в Шую. Уже без него начался штурм Кремля. Один рабочий отряд ворвался в штаб Московского военного округа, другой — выбил юнкеров из храма Христа Спасителя. Рабочие Пресни, очищая от белых Большую Никитскую улицу, вышли к Манежу.
Кремль был как остров в море восставших, но юнкера не сдавались — били пулеметными очередями по каждой появившейся цели.
К верхним торговым рядам штурмующие подкатили полевое орудие и нацелились на ворота Никольской башни. Другое орудие с Лубянки приготовилось ударить по Спасской.
Южаков стоял в подъезде торговых рядов, рабочие, матросы, женщины, вездесущие мальчишки замерли в мучительном ожидании.
Орудийный Снаряд с Лубянки попал в часовые колокола курантов, и Южаков услышал протяжный, жалобный звон металла. Глянул на Спасскую башню: стрелки часов не двигались.
— Время старой России остановилось, — громко сказал он и велел артиллеристам открыть огонь.
Новый грохот потряс воздух, со скрежетом рухнули ворота Никольской башни, и ревущий людской поток хлынул в Кремль.
Два цвета времени — красный и белый — окрасили и знамена армий, и человеческие души, и страсти, и идеи, и — казалось — весь мир.
Россия раскололась на две части, и трещина, по выражению поэта, прошла через каждое сердце.