Гроза Византии
Шрифт:
Это был славянин Всеслав - любимец Аскольда и Дира.
6. СКАЛЬД
Князья заняли после поясного поклона присутствующим главное "высокое" место за столом. Рядом с ними, с одной стороны, уселись Всеслав, Любомир, Премысл - старейшины киевские, с другой - Руар, Инголет, Ингвар начальники норманнов.
Аскольд, как старший, жестом руки повелел присутствующим начать пир.
"Заходили чарочки по столикам". Сперва все молчали, уписывая вкусные яства и поливая их крепким медом. Первый голод скоро был утолен. Руар, Инголет и Ингвар, отставив от себя блюда, переглянулись
И Аскольд, и Дир сидели понурившись. Видно, их не влек к себе шум пиршества, тень смертной тоски легла на их лица. Они даже не говорили друг с другом и угрюмо молчали.
– Конунги, скучно вам!
– вдруг громко воскликнул Руар.
– А вместе с вами и нам... Далеко мы от нашей родины, так хотя в память ее не будем изменять ее обычаям...
– Разве вы не довольны пиром?
– спросил Аскольд, поднимая голову и вглядываясь в Руара.
– Нет, на столах всего в изобилии, а разве забыл ты, что для норманна пир не в пир, если он не слышит вдохновенной песни своего скальда про дела былые.
– Верно, прав Руар, - раздались голоса, - пусть поет скальд, пусть, и от тоски тогда не останется и следа!
– Да, пусть нам споет Зигфрид, прошу тебя, Аскольд, - заговорил и Дир.
– В самом деле, это хотя немного напомнит нам покинутую нами родину...
Аскольд в ответ на эти просьбы утвердительно кивнул головой.
Возгласы удовольствия послышались со всех сторон. Аскольд, особенно в последнее время, не очень охотно слушал скальда Зигфрида и всегда отдавал предпочтение славянскому певцу. Теперь же он быстро согласился на просьбы своей дружины. Руар с Ингелотом приняли это за предзнаменование успеха в задуманном ими важном деле.
По знаку обрадованного Дира, немедленно в гридницу к пирующим введен был седой Зигфрид, славный скандинавский скальд, не раз своей вдохновенной песнью возбуждавший скандинавов к берсекерангу [особенно выдающийся по храбрости подвиг].
Он вошел, высоко подняв голову. Его выцветшие от лет глаза на этот раз светились огоньком вдохновения. Таким Зигфрида давно уже не видали. Все при его появлении затихли, как бы в ожидании чего-то...
– Привет вам, витязи, привет вам, мужи Днепра и Скандинавии! произнес Зигфрид, останавливаясь посреди гридницы, прямо против князей. Чего желаете вы от старого певца?..
– Спой нам, Зигфрид, - сказал ему Дир.
Скальд тихо рассмеялся.
– Спеть, а о чем?
– заговорил он.
– Где я почерпну вдохновение для моей песни? Разве слышу я звон мечей, шум битв? Разве вижу я теперь, что героев ждет светлая Валгалла?.. Нет, нет, нет! Вместо них - трусливые бабы, да и то не норманнские, а такие, каких наши берсекеры видали разве только в Исландии...
– Молчи, старик!
– гневно воскликнул Аскольд.
– Тебя позвали петь, и пой!..
– Ты прав, конунг или князь - не знаю, как теперь и называть тебя, усмехаясь отвечал Зигфрид, - хорошо, я спою тебе... Слушайте вы, витязи норманнские!
Он с минуту помолчал и потом запел. Тихо сперва, но затем его старческий голос начал крепчать и, наконец, стал
О родных скалах далекой Скандинавии пел он, вспомнал фиорды, откуда по всем морям, известным и неизвестным, расходились за добычей легкие драккары смелых викингов. Пел он о славе берсекеров, о их безумно-отважных походах на бриттов, саксов, франков, вспомнил об Олафе Тригвосоне Мудром и о дерзко-смелом Гастингсе, пред которым трепетала Сицилия, потом перешел к чертогу Одина - светлой Валгалле, к тем неземным наслаждениям, которые ждут там души павших в бою воинов, и вдруг, в упор глядя на то бледневшего, то красневшего Аскольда, запел с особенной силой и выражением:
Презрен, кто для сладкой лени
Забыл звон копий и мечей!
Валгаллы светлой, дивной сени
Не жаждет взор его очей.
Когда ж умрет, чертог Одина
Пред ним хоть будет налицо,
Не выйдут боги встретить сына
С веселой песней на крыльцо!
А на земле клеймо презренья
На память жалкого падет,
И полный всяк пренебреженья
Его лишь трусом назовет...
О, боги светлые! К чему же
Ему не прялку дали - меч?
Что толку в трусе подлом - муже,
Забывшем шум и славу сеч...
– О, замолчи, молю тебя, замолчи, Зигфрид!
– прервал скальда, вскакивая со своего места, Аскольд.
– Ты разрываешь мою душу на части...
Он смолк, а вместе с ним смолкла и вся гридница. Все, затаив дыхание, ждали, что произойдет теперь.
– Почему я должен молчать, витязь?
– гордо спросил его Зигфрид.
– И с каких это пор норманны прерывают песнь своего скальда, заставляют его умолкнуть, когда светлый Бальдур вдохновил его?
– Я знаю, что ты хочешь сказать... Ведь, мне все понятно!
– лепетал растерявшийся ярл.
– Все, все, все здесь против меня, вы не хотите покойной жизни, вы стремитесь к ненужному грабежу...
– Подожди, конунг, - загремел теперь Руар, - как ты пред лицом своих дружинников можешь говорить о грабеже? Нет об этом и помину. Не к наживе мы стремимся, а к светлой Валгалле, к тому, чтобы в потомстве не были покрыты позором наши имена... Об этом и пел Зигфрид, наш скальд. Да разве затем мы подняли вас обоих на щит, избрали своими вождями, чтобы мечи наши ржавели, секиры притуплялись, а щиты покрывала плесень? Нет, нам таких конунгов не нужно...
– Но что же вы хотите от нас?
– воскликнул Дир, видя, что его друг не в состоянии от гнева и стыда выговорить даже слово.
– Чего?
– Чтобы вы вели нас!
– Куда?
– На Византию...
– На Византию, на Византию, все пойдем!
– загремели по всей гридницы голоса.
– Вы должны вести нас! Иначе мы вас прогоним!..
Энтузиазм и жажда новых волнений охватили в этот миг всех - и норманнов, и славян. Они, пожалуй, и сами не отдавали себе отчета, зачем им нужен этот набег на Византию. И здесь, в Киеве, у них всего было с избытком. Просто молодцам захотелось прогуляться, потешить себя на просторе, а что из этого могло выйти, об этом они и не думали вовсе...