Гроза зреет в тишине
Шрифт:
А он? Что делать ему, инженеру фон Мюллеру? Оставаться с ними?
— Сейчас, майор, чай будем пить, — подмигнув Мюллеру, сказал сержант Кузнецов и, позванивая котелком, вышел за дверь.
«Ну, вот, хотя бы он, — проводив глазами юного разведчика, продолжал думать фон Мюллер. — Ему же не больше двадцати...»
Дверь резко открылась, и Мюллер вздрогнул. На пороге, с пустым котелком в руках, стоял Кузнецов.
— А где же чай? — тревожно улыбнулся Мюллер. Кузнецов, кажется, не слышал его слов. С размаху бросив на печь котелок, он вдруг истерично закричал:
—
…И вот они лежит на белом смету, как на чистой постели. Шестнадцать девочек. От года и до семи. Самые маленькие — голые, кажется, что их раздели, чтобы поменять пеленки, завернуть в сухое...
В предсмертном ужасе раскрылись детские глаза, в их расширенных зрачках навсегда застыли тени убийц.
Смотри! Хорошо смотри, Генрих фон Мюллер! Теперь ты понял, что такое фашизм? Теперь ты понял, почему мы, миллионы советских людей, перечеркнули в сердце страх, стали «фанатиками»?
Смотри! Хорошо смотри, Генрих фон Мюллер! Нет ли среди убийц бывших твоих одноклассников, друзей и знакомых? Есть, майор Мюллер, есть! И мы их запомним. Запомни их и ты. И если ты считаешь себя человеком…
Фон Мюллер молчит. Побелевшие губы его шевелятся, будто хотят что-то сказать. Что? Произнести слова молитвы? Или бросить проклятье матери, которая родила его немцем? А может, клянется над убитыми детьми, что он, немец Генрих фон Мюллер, отомстит за их смерть немцам карлам и шульцам, фрицам и гансам, даже немцам мюллерам, если и на их руках вдруг окажется кровь детей?
Сегодня это трудно сказать. Это скажет день завтрашний. Сегодня немец фон Мюллер стоит над белорусскими детьми, которых убили немцы шульцы и карлы, и беззвучно шевелит губами, хочет и не может вымолвить ни слова.
Ладно, фон Мюллер, скажешь потом. А сейчас... Сейчас надо копать могилу. Мертвым, даже детям, нужна могила...
XIV
Капитан Кремнев проснулся поздно ночью. Сраженный внезапной болезнью, теплом и изрядной порцией спирта, с помощью которого старший сержант Шаповалов взялся сразу же поставить на ноги своего командира, он спал почти сутки, и когда раскрыл глаза, то долго не мог понять, где он и что с ним. Все, что окружало его: низкий черный потолок из толстых бревен, белые стены, обшитые тесом, большая печка, в которой, как в домне, бушевало яркое пламя, земляной пол, застланный истлевшей соломой,— все это казалось Кремневу не натуральным, фантастически-уродливым, даже чем-то не земным.
Да и сам себе он казался чужим, неуклюжим, незнакомым. Тело было тяжелое, будто чугунное, и ему даже показалось, что если он сейчас захочет встать, то не сможет: не хватит сил.
Последняя мысль так напугала капитана, что он вдруг рванулся и сел.
— Товарищ капитан, что с вами?! — испуганно вскочил и Шаповалов, спавший с ним рядом.
— Так, н-ничего...
Кремнев потер рукой лоб, пошевелил плечами
— Все нормально, старший сержант, — уже совсем весело повторил он и добавил: — Вот только живот подвело. Как ты думаешь, можно выпить чаю в такой поздний час?
— Сейчас, товарищ капитан! Это мы мигом... Одна нога тут, другая там...
Нацепив на шею автомат, Шаповалов взял котелок и вышел из землянки.
Вернулся взволнованный и, прежде чем поставить котелок на угли, сказал:
— Ну, товарищ капитан, нам просто повезло, что успели выбраться из того проклятого болота! Хана была бы всем!
— А что такое? — насторожился капитан.
— «Сало» по реке поплыло. Густо-густо. А возле берегов, этак на метр, лед образовался. По такой воде и на лодке не проплыть, не то, что на камышовых снопиках...
Шаповалов пристроил в печке котелок, уселся на полу и протянул к огню мокрые, красные руки.
— Подожди, а зачем ты на реку бегал? — не понял Кремнев. — Тут же колодец рядом.
Какое-то мгновение старший сержант сидел неподвижно, будто этот простой вопрос сбил его с толку, потом глухо буркнул:
— В нем вода... высохла. Холера ее знает, куда подевалась? Так мы из реки берем. Разве не все равно?
Кремнев внимательно посмотрел на сгорбленную спину Шаповалова, на его втянутую в плечи голову и, снова ничего не понимая, попросил:
— Открой консервы. Будем ужинать.
Шаповалов молча открыл жестяную банку, поставил ее на полотенце, которое расстелил перед капитаном прямо на соломе, и снова вернулся к печи.
— А сам? — спросил Кремнев.
— Я ужинал. Мы тут картошку нашли, ведра два. Наварили и вволю наелись.
— Картошка — это вещь! Не осталось?
— Немного есть.
Старший сержант пошарил за печкой и достал котелок.
— Вот, еще теплая. Ешьте.
Услышав голос Командира, проснулись и другие разведчики, подвинулись ближе к печке. То, что капитан поднялся и с аппетитом уминает картошку, обрадовало всех. Значит, все обошлось. Бондаренко даже раза два подмигнул Шаповалову, мол, ты, Михаил, и впрямь не плохой лекарь! — но Шаповалов сидел молча и не обращал внимания на знаки товарища.
Кремнев же ничего не знал ни о страшной находке в колодце, ни о том, кто его так быстро вылечил, а потому, закончив ужин, шутливо обратился ко всем сразу:
— Ну, хлопцы, теперь покурим да и потурим.
Быстро собрались, тщательно осмотрели каждый уголок землянки и выбрались из нее.
Было тихо и сравнительно светло. Невдалеке, будто намалеванный сажей, чернел лес. Оказывается, он был рядом, этот лес, который так упрямо убегал от них вчера на рассвете...
Прежде чем войти в него, разведчики украдкой оглядывались назад, на миг задерживались глазами на холмике свежей земли, что чернела на белом снегу и, втянув головы в плечи, ускоряли шаг. Скорее, скорее бы скрылись с глаз эти ужасные памятники, эта ужасная детская могила!..