Гроза

Сафаров Назир Сафарович

— Жениться? — не поверил своим ушам юноша, — на ком?

— На Турсунташ, — заговорщицки прошептала старуха.

— На какой Турсунташ? — невольно переспросил Хатам. Смысл сказанного старухой, как видно, не дошел до него.

— Вай, на какой же еще, если не на нашей служанке!

У Хатама на миг потемнело в глазах, словно его чем-нибудь тяжелым оглушили по голове. Это кровь снизу сильным толчком ударила в голову. Однако он удержался на ногах и, даже не подав вида, повел осла к сараю. Он вспомнил светлый и сладкий сон, приснившийся ему недавно.

Ему снился одинокий огромный карагач, ствол которого не обхватить и троим. Сквозь его раскидистые ветви не пробивается ни одного солнечного лучика, а

на ветвях сидят невидимые глазу бесчисленные поющие соловьи. Все они поют, заливаются на рассвете. И снится Хатаму, что Турсунташ очень нравится пение соловьев. Поэтому она с первыми лучами солнца просыпается и идет к великану-карагачу, но идет она не одна. Она будит его, Хатама, берет за руку и тянет за собой. Она говорит: «Идем, будем слушать соловьиные песни».

Хатам просыпается, оглядывается и не видит никого вокруг, кроме Турсунташ. Он идет к дереву вместе с ней. Никогда еще Турсунташ не была так прекрасна, как в это утро, во сне. Темные волосы, еще не причесанные после сна, бегут волнами по обеим сторонам лица и оттеняют его белизну. Хатам не думал, что так притягательны ее глаза под густыми бровями и в длинных ресницах. Сердце Хатама трепещет от чистоты того утра, от пенья соловьев и от красоты розоволикой Турсунташ…

Теперь, привязав осла, сняв с него потник и положив сена в кормушку, Хатам опустился на порог сарая и мучительно соображал, что же ему делать.

«Эх, Хатам, Хатам, — думал он. — Неужели у тебя не достанет чести, достоинства и мужества, чтобы спасти прекрасную Турсунташ? Она на грани гибели, это ясно. Нет, нет, если я не спасу ее, то я не достоин дышать воздухом, ходить по этой земле, под этим небом, я не достоин памяти моей матери. Нет, никуда не уйду отсюда, не защитив Турсунташ. Не допущу ее бесчестия, если понадобится, пожертвую даже жизнью…»

…Турсунташ, это значит — прочный камень. Да, камень-то долговечен, а женская доля? В большинстве своем женщины бывают несчастны. Одну терзает свекровь, другая мучается из-за плохого мужа. Вот возьмем — бабушка Халпашша, матушка Рисолат, тетя Айбадак, Хумор, Турсунташ… У каждой по-своему, но у всех у них тяжелая участь. Бедная мать Турсунташ! Наверное, новорожденное дитя, свет своих очей и усладу жизни, она нарочно назвала таким именем, чтобы прочное, нерушимое было счастье у дочки. Но как бы имя это не сыграло плохую шутку. Что если Турсунташ укрепится в мысли и сделает что-нибудь с собой? Ждет ли она моей помощи? Надеется ли на нее? Хатам как бы слышит голос Турсунташ: «Если ты йигит, помоги несчастной. Спаси меня от унижения и оскорбления. Чтобы не раскаиваться потом всю жизнь после моей гибели». «Да, но как я тебя спасу? — отвечает мысленно юноша, — ведь ты заперта в ичкари, нас с тобой не подпускают друг к другу. Если бы сейчас я услышал твой голос, если мог бы сказать тебе хоть слово. Но ты надейся и верь. Непременно я вызволю тебя из лап этого негодяя. Тигр перед прыжком не идет на попятную, йигит не отрекается от своего слова. Я ведь поклялся спасти тебя. А плакать бесполезно. Никто еще из подобных нам, униженных и оскорбленных, не достиг своей цели при помощи плача и слез. Я знаю, что ты хрупка и одинока, но потерпи, не теряй надежды. Нелегко выбраться из этого ада, ведь я должен похитить тебя. Но для этого надо мне с тобой поговорить…» И снова Хатам словно бы слышит голос Турсунташ: «Куда же ты меня поведешь? Просто ли будет тебе со мной. Я ведь девушка». «Да, это так, — мысленно отвечал Хатам, — вот я — юноша, поэтому везде могу найти приют. Не знаю, что бы я делал, если бы был девушкой, наподобие тебя».

«Да полно, юноша ли ты? — продолжается мысленный разговор. — Как понимать твои слова?

— Как хочешь, так и понимай. То, что ты делаешь, разве это дело юноши, дело йигита? Таскать на своих плечах этого калеку-кровопийцу… Стыдно!

— Этот

упрек я полностью принимаю. А теперь послушай о деле. Говорят, сломанную руку укрывает рукав, а разбитую голову — тюбетейка. И мне надоел этот полумертвец. Но спешить тут нельзя. Додхудай не так прост. Мы должны обдумать наши действия. Руки-ноги у него не действуют, но его богатство — это заряженное ружье. Да что ружье! Это пушка, способная сокрушать крепости. Ведь бывают случаи, когда деньги оказываются сильнее приказов эмира. Главное, береги себя, не должна ты, такая прекрасная и юная, достаться этому полумертвецу…»

Так рассуждал сам с собой Хатам, сидя на пороге сарая, а между тем Турсунташ прошла из комнат в сторону кухни. Как видно, ее послали заваривать чай. Прежде чем скрыться на кухне, девушка успела сделать знак Хатаму.

В мгновенье ока юноша оказался рядом с ней. Глаза Турсунташ были влажны.

— Что я могу сделать для тебя? — прошептал Хатам.

— Я не знаю. Делай что хочешь? Они собираются совершить свадебный обряд. Я согласна на все, что ты скажешь. Только бы не видеть этого самого…

— Убежим?

— Я же сказала, что согласна на все.

— Тогда ровно в полночь я тихонько постучу в дверь.

В это самое время в ворота вошли двое мужчин. Один из них был Сахиб-саркор, другого никто не знал.

ВЕРШИТЕЛИ СУДЬБЫ

Да, Сахиба-саркора Хатам знал хорошо. Верой и правдой служил этот Сахиб-саркор еще Маматбаю, будучи управляющим делами. После смерти хозяина он сумел жениться на хозяйке и стал, таким образом, обладателем всех богатств. Конечно, вместе с вдовой и ее богатствами достался ему еще и Додхудай, ставший его пасынком, но калеку он не очень-то принимал во внимание. Он знал, что весь у него в руках и поэтому заботился о приумножении его богатств, как если бы это были его собственные богатства. Тем самым он вошел в безграничное доверие к Додхудаю.

Но вот кто второй мужчина, вошедший сейчас в дом, Хатам не знал. Разные подозрения закрадывались к нему в душу.

Додхудай не сегодня сделался беспомощным калекой. Парализовало его еще в младенчестве. Не оставалось ни знахарей, ни исцелителей, ни заклинателей, ни снадобий, ни зелий, которые не были бы использованы Додхудаем. Ничто не исцелило его, и он перестал надеяться.

Однажды Сахиб-саркор, будучи в поездке по делам хозяйства, остановился на ночлег у своего приятеля-горца. Беседуя за вечерним дастарханом, он — к слову пришлось — рассказал о болезни пасынка. Приятель-горец рассказал ему, что в кишлаке за горой живет очень сильный табиб. Прибегающие к нему с убеждением и верой в исцеление излечиваются от своих недугов.

— Не надеются лишь покойники, — сказал тогда Сахиб-саркор, — надо показать Додхудая прославленному табибу. Но только не волочить же калеку в такую даль. Нельзя ли табиба пригласить в дом больного?

На другой день Сахиб-саркор увиделся с лекарем и подробно рассказал ему о больном и его болезни.

Этот табиб оказался неказистым на вид человечком, маленьким, сморщенным, безбородым, курносым. Можно сказать, что он был уродцем. И первый же вопрос его озадачил Сахиба-саркора. Он спросил, женат ли его пасынок.

— Куда же ему жениться, — едва не рассмеялся Сахиб-саркор.

— И не было никогда желания?

— Уж не знаю. Желание-то, может, и было, но не годится он в женихи.

— Большая ошибка, что при его желании вы его оставили холостым. Как же это получилось, что, заменив ему отца, вы не попытались его женить? Или, может быть, у вас не было на примете подходящей невесты?

Вдруг Сахиба-саркора как осенило. Он вспомнил о Турсунташ.

— Есть, есть такая девушка!

— Девушка для него — лучшее и единственное лекарство. Вы должны его женить и немедленно.