Гроздья гнева

Стейнбек Джон Эрнст

Том крикнул:

— Проехали пустыню! Па, Эл, да посмотрите! Ведь проехали!

— Я так устал, что мне все равно, — сказал Эл.

— Дай я поведу.

— Нет, подожди.

Техачапи проехали при свете. Позади вставало солнце. И вдруг внизу глазам их открылась широкая долина. Эл резко затормозил посреди дороги и крикнул:

— Ой! Смотрите! — Виноградники, фруктовые сады, широкая ровная долина — зеленая, прекрасная. Деревья, посаженные рядами, фермерские домики.

И отец сказал:

— Мать честная!

Городки вдали, поселки

среди фруктовых садов и утреннее солнце, заливающее золотом долину. Позади дали сигнал. Эл свернул к краю шоссе и остановился там.

— Надо посмотреть как следует.

Золотые поутру поля, ивы, ряды эвкалиптов.

Отец вздохнул.

— Вот не думал, что такое бывает на свете.

Персиковые деревья, ореховые рощи и пятна темной зелени апельсинов. И красные крыши среди деревьев, и сараи — большие сараи. Эл вылез из машины и сделал несколько шагов, разминая ноги.

Он крикнул:

— Ма, посмотри! Приехали!

Руфь и Уинфилд сползли с грузовика на землю и замерли на месте, благоговейно и робко глядя на широкую долину. Даль застилало легкой дымкой, и казалось, что земля в этой дали, уходя к горизонту, становится все мягче и мягче. Ветряная мельница поблескивала крыльями, точно маленький гелиограф. Руфь и Уинфилд смотрели не отрываясь, и Руфь прошептала:

— Вот она — Калифорния.

Уинфилд повторил это слово по складам, беззвучно шевеля губами.

— Тут фрукты, — сказал он вслух.

Кэйси и дядя Джон, Конни и Роза Сарона спустились вниз. И они тоже стояли молча. Роза Сарона подняла руку пригладить волосы, увидела долину, и рука ее медленно опустилась.

Том сказал:

— А где ма? Я хочу, чтобы ма посмотрела. Ма, смотри! Иди сюда.

Мать медленно, с трудом перелезла через задний борт. Том взглянул на нее:

— Господи! Ты заболела, что ли?

Лицо у матери было одутловатое, серое, глаза глубоко запали, веки покраснели от бессонницы. Ее ноги коснулись земли, и она ухватилась за борт грузовика, чтобы не упасть.

Она проговорила хрипло:

— Значит, пустыню проехали?

Том показал на широкую долину:

— Смотри!

Она взглянула в ту сторону, и рот у нее чуть приоткрылся. Пальцы потянулись к горлу, захватили складочку мягкой кожи и чуть стиснули ее.

— Слава богу! — сказала она. — Приехала наша семья. — Колени у нее подогнулись, и она села на подножку.

— Заболела, ма?

— Нет, устала.

— Ты не спала ночь?

— Нет.

— Бабке было плохо?

Мать посмотрела на свои руки, лежащие у нее на коленях, как усталые любовники.

— Я хотела подождать, не говорить сразу. Чтобы не портить вам…

Отец сказал:

— Значит, бабка совсем плоха.

Мать подняла глаза и долгим взглядом обвела долину.

— Бабка умерла.

Они молча смотрели на нее, и наконец отец спросил:

— Когда?

— Еще до того, как нас остановили.

— Потому ты и не позволила осмотреть вещи?

— Я боялась, что мы застрянем в пустыне, — ответила мать. —

Я сказала бабке, что поделать ничего нельзя. Семье надо проехать пустыню. Я сказала, я все ей сказала, когда она была уже при смерти. Нам нельзя было останавливаться посреди пустыни. У нас маленькие дети… Роза беременная. Я ей все сказала. — Она подняла руки с колен, на секунду закрыла лицо, потом тихо проговорила: — Ее надо похоронить там, где зелено, красиво. Чтобы кругом были деревья. Пусть хоть ляжет в землю в Калифорнии.

Все испуганно смотрели на мать, поражаясь ее силе.

Том сказал:

— Господи боже! И ты всю ночь лежала с ней рядом?

— Нам надо было переехать пустыню, — жалобно проговорила она.

Том шагнул к матери и хотел положить ей руку на плечо.

— Не трогай меня, — сказала она. — Я совладаю с собой, только не трогай. А то не выдержу.

Отец сказал:

— Надо ехать. Надо туда, вниз ехать.

Мать взглянула на него.

— Можно… можно я сяду в кабину? Я больше не могу там… я устала. Сил у меня нет.

Они снова взобрались на грузовик, отводя глаза от неподвижной длинной фигуры, закрытой, укутанной со всех сторон — укутанной даже с головой — одеялом. Они сели по местам, стараясь не смотреть на нее, не смотреть на приподнявшееся бугорком одеяло — это нос, на острый угол — это подбородок. Они старались не смотреть туда — и не могли. Руфь и Уинфилд, забравшиеся в передний угол, как можно дальше от мертвой, не сводили с нее глаз.

И Руфь сказала шепотом:

— Это бабка. Она теперь мертвая.

Уинфилд медленно кивнул.

— Она больше не дышит. Она совсем, совсем мертвая.

А Роза Сарона шепнула Конни:

— Она умирала… как раз когда мы…

— Кто же знал? — успокаивающе сказал Конни.

Эл залез наверх, уступив матери место в кабине. И Эл решил немного похорохориться, потому что ему было грустно. Он бухнулся рядом с Кэйси и дядей Джоном.

— Ну что ж, она уж старая была. Пора и на тот свет, — сказал Эл. — Помирать всем придется. — Кэйси и дядя Джон посмотрели на Эла пустыми глазами, точно это был куст, обретший вдруг дар слова. — Ведь правда? — не сдавался Эл. Но те двое отвели от него глаза, и он насупился и замолчал.

Кейси проговорил изумленно, точно не веря самому себе:

— Всю ночь… одна. — И добавил: — Джон! Такое у нее сердце, у этой женщины, что мне страшно становится. И страшно, и каким-то подлецом себе кажешься.

Джон спросил:

— А это не грех? Как, по-твоему, тут нет греха?

Кэйси удивленно взглянул на него.

— Грех? Никакого греха тут нет.

— А я что ни сделаю, так хоть немножко, а согрешу, — сказал Джон и посмотрел на длинное, закутанное с головой тело.

Том, мать и отец сели в кабину. Том отпустил тормоза и включил мотор. Тяжелая машина пошла под уклон, пофыркивая, подскакивая, сотрясаясь всем кузовом на ходу. Позади них было солнце, впереди — золотая и зеленая долина. Мать медленно повела головой.