Гроздья гнева
Шрифт:
— Да ничего, такой же тронутый, как мы с тобой. Может, чуть хуже.
Отец сказал:
— Я спросил его, можно ли здесь остановиться.
Молодой человек вытер замасленные ладони о брюки.
— А почему нельзя? Конечно, можно. Вы недавно здесь?
— Да, — ответил Том. — Сегодня утром приехали.
— Первый раз в Гувервиле?
— В каком Гувервиле?
— Да вот в этом самом.
— А! — сказал Том. — Мы только-только подъехали.
Уинфилд и Руфь вернулись, неся вдвоем ведро воды.
Мать сказала:
— Давайте раскладываться. Я очень устала. Может, отдохнем здесь.
Отец и дядя Джон влезли
Том подошел к молодому человеку и проводил его до машины, которую он чинил. Инструменты лежали у него на блоке, а на вакуумном бачке стояла желтая баночка с наждачной смесью для притирки клапанов. Том спросил:
— А что он такой чудной, этот бородач?
Молодой человек взял коловорот и снова принялся за притирку клапана к гнезду.
— Кто — мэр? А бог его знает. Наверно, очумелый.
— Очумелый?
— Его, наверно, полисмены так загоняли, что он до сих пор в себя не придет.
Том спросил:
— А зачем такого гонять?
Молодой человек отложил коловорот в сторону и посмотрел Тому прямо в глаза.
— А черт их знает, — сказал он. — Ты только что приехал. Может, тебе виднее, в чем тут дело. Одни так говорят, другие — эдак. Вот поживешь на одном месте день-другой, а потом явится шериф и погонит тебя дальше. — Он приподнял клапан и смазал гнездо.
— Да кому это нужно?
— Говорю — не знаю. Некоторые объясняют это так, будто здесь не хотят, чтобы мы участвовали в выборах, вот и гоняют нас с места на место. Другие говорят, чтобы не давать нам пособия по безработице. А третьи — чтобы мы не могли сорганизоваться. Не знаю. Я все время в дороге. Вот подожди, сам на себе это испытаешь.
— Ведь мы не бродяги, — не сдавался Том. — Мы ищем работу. Что ни предложат, за все возьмемся.
Молодой человек опустил коловорот и с удивлением посмотрел на Тома.
— Работу ищете? — повторил он. — Ишь ты, работу! А как по-твоему, что другие ищут? Алмазные россыпи? Я вот себе всю задницу на нет стер, а чего я ищу, как ты думаешь? — Он снова взялся за коловорот.
Том посмотрел на грязные палатки, на жалкий скарб около них, на старые машины, на бесформенные матрацы, вынесенные на солнце, на закопченные жестянки над черными от дыма ямами. Он негромко спросил:
— Работы нет?
— Пока не слышно. Позднее должна быть. Сейчас здесь никаких урожаев не снимают. Для винограда рано, для хлопка тоже рано. Мы поедем дальше, вот только клапаны притру. У меня жена, ребятишки. Говорят, дальше на севере работа есть. Туда и поедем, к Салинасу.
Том видел, как дядя Джон, отец и проповедник поднимают брезент на шесты, как мать, стоя на коленях, сметает пыль с матрацев. Новых соседей кольцом окружили дети, молчаливые, босоногие, чумазые. Том сказал:
— В наших местах раздавали листки — оранжевые. Там было написано, что здесь требуется много народу на сбор урожая.
Молодой человек рассмеялся.
— Сюда, говорят, триста тысяч понаехало, и, наверно, нет такой семьи, которая не видала бы этих листков.
— Да если нет нужды в людях, какой смысл их печатать?
— А ты пошевели мозгами.
— Я хочу разобраться, в чем тут дело.
— Слушай, — сказал молодой человек. — Предположим, ты предлагаешь работу, а охотник на нее найдется только один. Значит, сколько он ни запросит, столько ты и дашь. Теперь предположим, что охотников не один, а сотня. —
Том сказал:
— Вот дерьмо-то.
Молодой человек резко рассмеялся:
— Дерьмо! Ты здесь поживи немного, — если учуешь, где пахнет розами, позови меня, я тоже понюхаю.
— Но здесь должна быть работа, — гнул свое Том. — Сколько здесь всего — фруктовые сады, виноградники, огороды! Здесь люди нужны. Я же видел, сколько здесь всего растет.
В палатке рядом с машиной заплакал ребенок. Молодой человек прошел туда, и за брезентовой стенкой послышался его тихий голос. Том взял коловорот и стал притирать клапан, водя рукой по пол-оборота в обе стороны. Ребенок утих. Молодой человек вышел из палатки и остановился, глядя на Тома.
— Ничего, справляешься, — сказал он. — Хорошо, когда руки умелые. Это тебе пригодится.
— Ну, а как же все-таки? — снова начал Том. — Я ведь видел, сколько здесь всякого добра растет.
Молодой человек присел на корточки.
— Слушай, — сказал он. — Я работал в одном саду. Громадный — конца-краю не видно. Собирали персики. Круглый год его обслуживают девять человек. — Он выразительно помолчал. — А когда персики поспевают, туда требуется на две недели три тысячи человек. Не найдут столько — все погниет. Так что они делают? Рассылают эти листки во все концы. Требуется три, а приходит шесть тысяч. Воля хозяйская — сколько им вздумается, столько и платят. А не хочешь работать за такую плату, пожалуйста — на твое место зарится тысяча человек. Ну, ты рвешь, рвешь эти персики, и наконец — все, больше не осталось. А ничего другого в тех местах нет. Одни персики, и поспевают все в одно время. Если уж снято, так все до последнего. Больше в этих местах делать нечего. И хозяева теперь не хотят, чтобы ты там торчал. А таких, как ты, три тысячи. Работа кончена. Кто тебя знает — может, ты вор, или пьяница, или скандалист. А кроме того, и вид у тебя не бог весть какой — живешь в старой палатке; местность красивая, а ты смердишь тут. Нечего тебе здесь делать. Ну и гонят в три шеи — поезжай дальше. Вот так-то.
Том посмотрел на свою палатку и увидел, что мать, двигаясь тяжело и медленно от усталости, разжигает небольшой костер из всякого хлама и ставит на огонь котелок. Дети подступили еще ближе, и спокойные, широко открытые детские глаза следили за руками матери. Дряхлый, сгорбленный старик выполз из палатки, точно барсук, и заковылял к ним, втягивая на ходу воздух ноздрями. Он заложил руки за спину и стал рядом с детьми, наблюдая за матерью. Руфь и Уинфилд стояли к ней вплотную и воинственно поглядывали на чужаков.