Грозная туча
Шрифт:
— Люба! Помоги же мне! — позвала она горничную.
Но Люба не слушалась. Напротив, она пятилась от каморки, словно в ней сидело какое-то чудовище. Анюта, сделав еще усилие, отодвинула, наконец, кадку и старалась помочь французу подняться. Но тот никак не мог этого сделать.
— Вы очень слабы! — сказала Анюта.
— Я сегодня весь день ничего не ел и не пил, — прошептал раненый.
— Люба! — обратилась девушка опять к горничной. — Отыщи оставшуюся от обеда курицу и принеси сюда. Да смотри, не проболтайся другой прислуге, кто
— Ни за что не оставлю вас, барышня, одну с проклятым нехристем! — бросила решительно Люба. — Он вас обманет и убьет тут.
— Полно вздор говорить! — остановила ее Анюта. — Иди и исполняй, что тебе велено.
— Воля ваша… Но я пойду и позову барыню.
И Люба, прежде чем Анюта успела сказать ей слово, выбежала из девичьей, промчалась стремглав по комнате своей барышни и быстро отворила дверь в комнату старушки.
— Это ты, Анюта? — спросила та, проснувшись от шума.
— Нет, это я, матушка барыня. Не извольте беспокоиться и не бранитесь… Барышня велит… — горничная осеклась.
— Да говори же, бестолковая, скорей, что с ней! Заболела? Дурно ей, что ли?..
— Нет, сударыня! Но она француза на свою кровать укладывает!..
— Что ты глупости мелешь! Спросонья тебе мерещится, что ли? Какого такого француза?
И старушка, переполошенно поднявшись с постели, накинула себе на плечи капот и направилась в комнату к внучке.
— Где же барышня? — спросила она у Любы, не найдя в комнате не только Анюты, но даже и кровати ее.
— Там, в девичьей! — указала смущенная горничная рукой в полуотворенную дверь.
Удивленная и отчасти встревоженная старушка быстро вошла в девичью. И вошла она в ту самую минуту, когда раненый, хватаясь за руку Анюты, старался выползти из чулана.
— Бабушка! — воскликнула Анюта, видя удивление и неудовольствие на лице Краевой. — Мы с Любой нашли в каморке вот этого несчастного раненого. Он за весь день ничего не ел и не пил. Велите накормить его. А питье я ему уже сама приготовила.
Марья Прохоровна тотчас же приняла участие в больном и приказала Любе принести ему кусок курицы, белый хлеб и вино.
«Ишь как они басурмана окаянного берегут!» — подумала Люба, но ослушаться барыни не посмела и пошла к ключнице.
Между тем Анюта при помощи бабушки усадила раненого на свою постель и подала ему питье.
Это был молодой красивый француз, по-видимому, офицер. Лицо его было смертельно бледно. От выступившего на лбу пота вьющиеся слегка волосы прилипли к вискам. Руки у него от напряжения дрожали.
— Вам делали сегодня перевязку? — спросила старушка с участием.
— Нет, сударыня! Со вчерашнего вечера рана моя не перевязана.
— Я пошлю за доктором.
— Поздно, сударыня. Я кое-как сам могу перевязать себе ногу… Если бы только нашелся у вас лишний лоскут полотна и немного корпии.
Анюта исчезла за дверью и через минуту вернулась, неся все необходимое для перевязки.
— Вы, видно, ухаживали за больными! —
— Я дочь доктора! — отвечала девушка. — К тому же в деревне, из которой мы только что вернулись, лежат несколько раненых, за которыми мы ухаживали. Между ними есть и ваши соотечественники, — добавила она с легкой укоризной в голосе. — Мы заботились о них словно о своих. Один из них — господин Санси, друг нашего дома.
— Граф Санси де-Буврейль? — прямо-таки вспыхнул молодой человек.
— Я не знаю, граф ли он. Господин Санси никогда не рассказывал мне о своем прошлом…
— Его знает госпожа Тучкова?
— Вы разве знакомы с госпожой Тучковой?
— Она мне сказала, что знает моего отца — графа Санси де-Буврейль…
— Так значит, господин Санси ваш отец?! — всплеснула руками Анюта.
Если вы говорите о графе Санси де-Буврейль… так это мой отец.
— А я все смотрю, — подала голос старушка, — что лицо ваше мне будто знакомо… Вы очень похожи на вашего отца — трудно ошибиться и не признать. Дайте же мне обнять вас, как сына.
И она обняла Этьена. А он целовал ей руки и плакал от радости.
— Успокойтесь, молодой человек! — говорила старушка, утирая слезы, выступившие у нее на глазах. — Вам не следует так волноваться. Берегите себя ради вашего отца, который только и живет мыслью увидеть вас.
— Но вы говорите, он ранен? — спросил Этьен с беспокойством. — Неужели он дрался против своих соотечественников?
— Он ни с кем не дрался! — отвечала старушка, погладив его по груди. — Это просто несчастная случайность. Он шел с отрядом французов, разыскивая вас. И на отряд напали наши партизаны.
Этьен взглянул на Анюту, словно говоря ей: «Вот видите, я был прав, опасаясь ваших партизан».
Затем он спросил с живостью:
— Рана его не опасна?
— Он не опасно ранен. Однако столько крови вытекло при этом, что он очень слаб. Бедняга, он ехал в Дмитров. Ему сказали, что вы в Дмитрове…
— Ужасная случайность! — заметила с грустью Анюта. — Он ехал впереди с офицерами. И одна из первых пуль, пущенных нашими, ранила его в плечо.
— Да, война — страшное зло! — вздохнула старушка.
— Вы совершенно правы! — согласился с ней Этьен. — Она ожесточает самых добрых людей.
В это время горничная принесла на подносе все, что ей было приказано. А за ней появились в дверях и остальные слуги. Лица их были сумрачны. Они не старались даже скрыть свою досаду, увидев, как ласково обращается сама старая барыня с проклятым басурманом.
— Это сын нашего Егора Карловича! — поспешила успокоить их старушка Краева. — Тот самый, которого он так долго разыскивает.
— Ишь ты! — заметил кучер Фома, ходивший тоже с партизанами. — Тоже ведь хранцуз!.. Ну да что, коли он сын нашего Егора Карловича! Знать, не басурман! Тот-то ведь о нем убивается. Известно — родное детище! А как зовут-то его?