Грозная туча
Шрифт:
— Но деньги он вам отдал? — спросил Таньский.
— Если бы отдал! А то, видно, забыл. Так и до сих пор ни одного его червонца я не видел.
— А еще князь!
— Вот куда идут и все наши поборы, — заметил Таньский. — А нам ничего не перепадает.
— Зачем вам деньги? — возразил Пулавский. — Ваш полк формируется из дворян, и каждый обязан сам иметь одежду, коня и оружие.
— Вы забываете, пан президент, что есть между нашими и бедные студенты…
— Пускай богачи снабдят их всем необходимым…
— Пане! Пане!.. — перебил Пулавского внезапно вбежавший лакей; он был смертельно бледен и дрожал от страха.
— Что
— Русские остановились в корчме — в трех верстах от Слонима.
— Откуда эти вести?
— Шмуль прибежал, как шальной… пробирался он кустами, а то всюду пикеты расставлены.
Таньский быстро вышел и через несколько минут вернулся в сопровождении генерала Конопки, эскадронных командиров и старших офицеров.
— По-моему, нам надо как можно скорее отступать к Вильно для соединения с бригадой генерала Вавржецкого! — сказал Таньский решительно.
— Как! Бежать? — воскликнул с досадой Конопка, боявшийся представить начальнику бригады свой полк не вполне сформированным. — Нам? Бежать?.. Ни за что! Мы должны показать, что умеем бить неприятеля. Показать, что мы недаром называемся императорскими гвардейцами!
— Не отступим! В бой! Покажем себя врагу! — кричали заносчиво офицеры.
Таньский пытался их образумить:
— Храбрость не в том, чтобы кидаться без толку на верную смерть, а в том, чтобы пожертвовать жизнью с пользой для отечества. Мы не можем устоять против прекрасно обученных, привыкших к походной и боевой жизни русских войск. И нечего нам вступать в неравный бой с ними: лучше отступить с честью, чем попасть в плен.
— Не сдадимся! Умрем! — кричали офицеры.
— Это — по моему! — одобрил их Конопка. — И не станем больше терять время на пустые разговоры! Сядем на коней и — в карьер на неприятеля!..
Уже через минуту все уланы седлали своих коней и готовились к немедленному выступлению. Их окружили родные и знакомые, осыпая их на прощание всевозможными пожеланиями. Конопка в это время прощался со своей женой.
— Будь спокойна, душечка! — говорил он ей. — Мы не позволим Чаплицу войти в Слоним. Оставайся тут с нашими милыми детками.
— Хорошо, хорошо, мой друг! — отвечала супруга грустно. — Останусь тут, пока не будет явной опасности.
— Все готово, генерал! — доложил громажор Таньский. — Прощайте, сударыня! — обратился он к госпоже Конопка и тихо прибавил ей: — Увозите поскорее детей и сами уезжайте в Вильно. Дела наши плохи…
Зная, что старик Таньский не станет пугать ее понапрасну, госпожа Конопка сразу же после ухода мужа велела закладывать лошадей и, собрав наскоро деньги, все мелкие ценные вещи и серебро, уложила все это в экипаж, посадила детей с няней, села сама и, велев прислуге размещаться в двух бричках, где было уложено все необходимое для дальнего пути, приказала ехать по дороге в Вильно.
— Победят наши, — наказывала она остававшемуся работнику. — Садись верхом и догоняй нас. Мы тогда тотчас же вернемся.
Она выехала по Виленскому тракту в то же самое время, как беспечный муж ее строил к выступлению свой полк, составленный из блестящей, самой образованной молодежи всего края. Но не успели уланы хорошо построиться, как со всех сторон грянуло русское «ура!», и войска генерала Чаплица с трех сторон окружили их. Завязалось жаркое дело. Молодые уланы дрались отчаянно, но не могли долго стоять против многочисленной, опытной в бою кавалерии. Они были
— Щадите юнцов этих! — приказал генерал Чаплиц, видя, что многие из противников даже не вооружены как следует и дерутся только саблями и пиками, тогда как в них стреляют из пистолетов.
Офицеры разнесли это приказание, и большая часть бежавших уланов была захвачена в плен.
Генерал Конопка, видя, что его полк уничтожен, поскакал по черному Новогрудскому тракту. За ним пустился Алоизий Пулавский с несколькими товарищами. Они надеялись укрыться в дремучем лесу, окружающем усадьбу Пулавских, и, не щадя своих коней, мчались три версты без остановки. Уже лес чернел перед ними, еще каких-нибудь полчаса — и они спасены. Но вдруг конь Конопки захромал, зашатался и рухнул на дорогу. Молодежь спешилась и бросилась поднимать своего генерала. В это время их окружили казаки и всех взяли в плен.
Уланы, поскакавшие в другие стороны, подвергались той же участи. Избежали плена только те, которые бросились бежать по Виленскому тракту.
Догнав госпожу Конопку, они сообщили ей о несчастье, постигшем их полк, и поскакали далее в Вильно.
Глава XXVI
Немногие жители, оставшиеся еще в Москве, ожидали с нетерпением и страхом, когда выступят отряды Мортье. Они боялись, чтобы те не принялись снова грабить и бесчинствовать. Слухи о том, что под кремлевскими стенами и башнями заложены мины, нагнали на них еще более страха. Никто не выходил на улицу, многие даже завалили двери и окна своих убежищ.
В эту, доживающую свои последние часы и минуты, Москву въехал десятого октября Винценгероде в сопровождении гусарского ротмистра Нарышкина. Впереди их вместо трубача ехал казак с белым платком на пике в знак того, что они едут для переговоров. Наполеоновские гвардейцы задержали их и представили Мортье. Но тот, вместо всяких переговоров, сказал Винценгероде: «Отдайте вашу шпагу и извольте идти за бароном Сикаром, который укажет вам назначенную комнату. Вы — военнопленный. Ваш жребий зависит от императора, к которому я отправляю курьера с донесением о вас».
На следующий день около полудня все французы и другие иностранцы, поселившиеся в последнее время в Москве, направились к Кремлевским воротам, чтобы выйти из Москвы с последними французскими войсками. В шесть часов пополудни выступил и Мортье со своим корпусом, составленным из солдат почти всех европейских наций. Сброд этот при огромном обозе, нагруженном добычей, награбленной в Москве, имел вид переселяющегося цыганского табора. Тут же, среди отборных жандармов и щеголеватых солдат молодой гвардии, вели захваченных в плен Винценгероде и Нарышкина.