Грозненские миражи
Шрифт:
Виктор смотрел на фотографию, широко открыв глаза. Огонь ухмыльнулся злой чеченской улыбкой, перекинулся на него, связав нитью боли уже мало что соображающий мозг и корчащуюся на полу фотографию. И когда тоненькая огненная полоса оставила от Наташки только ноги и перекинулась на сына, Виктор чётко сказал.
— Я скажу, где деньги. Скажу! Только не надо детей жечь.
Через пять минут они стояли у двери на третьем этаже. Виктор поднёс руку к звонку и замер. Второй чеченец надавил ему на разбитый затылок, а первый угрожающе поднёс к фотографии зажигалку. Виктор закрыл
— Муха? — спросил из-за двери Павел и широко открыл дверь.
Третий чеченец, застывший пред дверью, распрямился, как пружина и нанёс ему сокрушающий удар в лицо.
В то место, где мгновение назад было лицо.
Павел пригнулся, кулак просвистел мимо, и в тот же миг третий, тяжело вздохнув, опустился на грязный бетонный пол. Звякнув, отскочил в сторону пистолет. Павлик оттолкнул второго, впихнул Виктора в квартиру и дёрнул дверь.
Он почти успел.
Оглушительно прогремел выстрел, пуля царапнула потолок, вниз полетела штукатурка, и Павел застыл.
— Стоять! — приказал первый, не сводя с него прицел. — Нохчи вуй? [24]
— Нет.
— ГIаски, [25] — удивился чеченец. — В квартиру!
Дверь захлопнулась, отрезая их от внешнего мира. На Павла теперь смотрели два пистолета.
— ГIаски, — повторил первый. — Я думал, такие все вымерли.
— Зря думал, — сказал Павел. — Что надо?
— Деньги давай, шакал! — прошипел третий, держась рукой за бок.
Первый что-то резко сказал ему по-чеченски и третий нехотя убрал пистолет.
24
Ты чеченец?(чеченск.)
25
Русский (чеченск.)
— В гости не пригласишь? — спросил первый и засмеялся. — Нехорошо, русский, нехорошо. Тогда давай деньги.
— Бери, — Павел вытащил из кармана несколько бумажек. — Больше нет.
— Русский, мне неохота тебя убивать. Но придётся. Сначала твоего друга, потом тебя.
— Давай.
Первый схватил Виктора за плечо, взвёл курок и приставил ствол ему к виску. Витька закрыл глаза.
— Давай, — повторил Павел. — Мне-то что?
— Ты мне нравишься! — снова засмеялся первый. — Как тебя звать? Но деньги у тебя есть, и ты их отдашь.
— Слушай, — сказал Павел, глядя только на него. — Меня тут знают все, и твой выстрел тоже слышали. Сейчас уже несколько человек звонят по телефону моему другу.
Вожак отвёл пистолет от Виктора, осторожно поставил курок на место.
— Дудаеву?
— Галаеву. Руслану Галаеву. Уходите.
— Какие у вас друзья известные! — ухмыльнулся чеченец; происходящее его явно забавляло. — У одного Галаев, у другого сам Умаров. И все нам мстить будут, да? Абу, тебе страшно?
В конце коридора скрипнула дверь, первый тут же дёрнул
— Сын? — спросил первый. — Иди сюда, мальчик.
— Деньги на кухне, — сквозь зубы сказал Павел. — Оставь его.
— Неси. Пацан пусть здесь стоит. Неси!
Чеченец, не отпуская пистолет, взял пакет, заглянул и отдал его второму. На лице его появилась довольная улыбка.
— Ничего, русский! — сказал он. — Не в деньгах счастье. Так у вас говорят? Ты мне нравишься, русский. Будь таких побольше, вы были бы почти людьми. Живи. Дала мукълахь кхин а гур ду вай! [26]
26
Даст Бог ещё увидимся! (чеченск.)
Гулко, как вбиваемый в гроб гвоздь, щёлкнул дверной замок, и в квартире стало тихо. Виктор тяжело прислонился к стенке, сполз на пол и закрыл глаза. Павел смотрел куда-то мимо него бессмысленным взглядом, потом вздрогнул, развернулся и со всей силы въехал кулаком в стену. Замычал от боли, ударил ещё раз. Лопнули обои, на пол посыпалась штукатурка. Ещё удар.
— Папа! — закричал Игорёк. — Не надо, папа! Папа!
Павел посмотрел на сына, на разбитые в кровь костяшки пальцев, снова на Игорька. Резко выдохнул, приложил к руке платок, другой потрепал сына по голове.
— Всё! Всё нормально, сынок.
— Папа! А как же мы теперь? Что теперь будет?
— Нормально всё будет, — уверенно сказал Павел. — Дядя Руслан их найдёт. Обязательно найдёт, не волнуйся! Игорь, ты иди к себе: нам тут поговорить надо. Нет, нельзя, иди спать! Игорь!
— Муха, — наклонился Павел к Виктору, когда за сыном закрылась дверь. — Муха, очнись! Кто это, откуда взялись? Как узнали про деньги?
Виктор открыл один глаз. Видно было плохо: Пашкино лицо расплывалось, в воздухе плавали и извивались какие-то мерзкие амёбы.
— Муха! Ты меня слышишь?
Он кивнул, переждал, пока уляжется всколыхнувшаяся в затылке боль, поднял с пола полусгоревшую фотографию.
— Они Наташку жгли… — выдавил Виктор. — Я не хотел. Я бы не сказал, Тапа, я бы никогда не сказал, но они… Они бы и Наташку убили, и Петю. Видишь, как они их жгли?
Он смотрел на Павла лихорадочным взглядом, по щеке, цепляясь за двухдневную щетину, ползли слёзы.
— Я тебя предал, Тапа…предал.
— Господи! — сказал Павел. — Ладно, давай вставать. На кухне бинты есть, йод. Пошли, я тебе помогу.
Утром Виктор встал рано. Рука опухла и дёргала, голова тоже болела, но уже не так. Павел сидел на кухне перед почти пустой бутылкой водки, под потолком плавал сизый дым. Переполненная пепельница уже не вмещала окурки, и они валялись везде: на столе, на полу.
— Иди, выпьем, Муха! — позвал Пашка. — Помянем мечты.
Виктор осторожно выцедил разбитыми губами водку, закурил. Голова сразу закружилась.
— Как это у тебя вечно получается, Муха? — спросил Павел, следя за кольцами дыма. — С детства.