Грозное лето

Соколов Михаил Дмитриевич

— …Я уже совсем пал духом, ваше превосходительство, и подумал: все погибло, пропадет год у сына, как вдруг узнал, что сегодня вы возвращаетесь домой через Ростов, и вот отважился побеспокоить вас в неприсутственном месте. Умоляю вас, ваше превосходительство, помогите моему сыну. Он в науках способный и был прилежен в учении и не разочарует вас, своего покровителя, уверяю вас. Окажите честь, ваше превосходительство, и я вечно буду молить господа о ниспослании вам многих, многих лет жизни, — закончил священник и смахнул предательскую слезу.

Самсонов

действительно располагал тремя вакансиями в политехникум, а прошений получал целый ворох — от военных и гражданских, от коммерсантов и чиновников, от казаков и станичных правлений.

Он так и сказал:

— Чем же я могу вам помочь, батюшка, коль у меня уже скопилось двести пятьдесят прошений, и все — от моих станичников известных и безвестных? Я ем их хлеб и соль, и они на меня надеются, а я всем помочь не смогу. Поверьте, обстоятельства — выше моих сил и возможностей.

— Я понимаю, я верю вам, ваше превосходительство, но… — промолвил священник в полном отчаянии и более не просил и хотел уже прощаться и уходить, как в это время из кабинета выбежал пятилетний сын Самсонова и звонко сказал:

— Папа, тебя мама ждет!

Самсонов наставительно заметил:

— Подойди прежде к батюшке, сынок, а уж потом скажешь, что мама велела.

Сын робко подошел к священнику, тот благословил его и, вздохнув тяжко, сказал наставительно:

— Счастлив ты, сын мой, что имеешь маму. Расти на здоровье и слушайся ее всегда, а вырастешь — береги маму, как зеницу ока.

Самсонов насторожился и спросил:

— А у вас, батюшка, разве нет мамы ваших детей?

Священник помолчал немного и грустно ответил:

— Давно нет, ваше превосходительство. Старший вот сын, за коего я дерзнул просить вас, и ухаживает за остальными тремя и еще помнит маму. Остальные и не помнят, маленькими остались…

Самсонов нахмурился и участливо произнес:

— Да. Значит, вы — вдовец.

Священник сначала кивнул головой, потом уже на самом деле проглотил слезы и дрогнувшим голосом ответил:

— Вдовец, ваше превосходительство…

И, поблагодарив за внимание, и извинившись за такой внезапный визит, пошел к выходу, ссутулившись от горя.

Самсонов спросил:

— А фамилию свою вы и не назвали, батюшка? И местожительство.

Священник обернулся, посмотрел на него покрасневшими, впалыми глазами, как бы спрашивая: «А к чему, ваше превосходительство?», и засуетился, что-то ища по карманам подрясника, и, найдя бумагу, робко подал ее Самсонову и сказал:

— Здесь сказано, ваше превосходительство. В сем прошении.

На следующий день он получил телеграмму от Самсонова: «Ваш сын принят». А на Новый год получил поздравительную карточку. И каждый год стал получать такие же…

Это и был приемный отец Андрея Листова, священник одного из приходов донской епархии Жердев.

Сейчас Самсонов вспомнил об этом случае и подумал: «Поистине пути человеческие тоже неисповедимы. Мой „крестник“,

за которого просил этот батюшка, оказался рядом со мной на войне, и я даже не подозревал, что это — он, хотя достаточно было внимательно посмотреть на него, как я тотчас же мог узнать его. Он поразительно похож на того юношу, который приходил ко мне после с благодарностью».

— Пастырь не жаловался на то, как его соотечественники подвешивают наших, попавших в плен, как свиные туши, за малейшее непочитание героев ефрейторов и морят голодом? — спросил Постовский, когда Самсонов подошел к зданию штаба.

— Со свиньями своими любимыми они поступают проще: топят, как только услышат выстрелы русских, — сказал Нокс.

Он стоял по-прежнему щегольски одетый, в пенсне и с сигарой в зубах такой толстой, что непонятно было, как он держал ее, а Постовский с явной беззаботностью, если не сказать — веселостью какой-то странно-наигранной, продолжал:

— Мы давно вас ждем, Александр Васильевич. И уже настроили связь со ставкой и сообщили, что штаб переехал в Нейденбург…

Самсонов недовольно прервал его:

— А вы не сообщили ставке, что устроили здесь «потемкинские деревни», прогнав обозы с площади, вместо того чтобы отправить их в корпуса? Безобразие, генерал Постовский.

Постовский прикусил язык и посмотрел на Нокса, как бы спрашивая: «А что тут плохого, что я выдворил обозы за город, чтобы не мешали ехать командующему армией?», но виновато произнес:

— Так ведь я позволил себе сделать это…

— Докладывайте о положении на фронте, — вновь прервал его Самсонов. — Впрочем, войдем в здание прежде. И попытайтесь вызвать к аппарату ставку, мне нужен штабс-капитан Орлов.

Постовский невесело сообщил:

— Штабс-капитан Орлов посажен главнокомандующим на гауптвахту за самовольное летание на аэроплане над территорией противника, кажется.

— Как? — удивился Самсонов и добавил: — Впрочем, в ставке порядки строгие, главнокомандующий едва и меня не определил на гауптвахту. За самовольное летание над… своей территорией. Их превосходительство в ставке без надлежащего параграфа устава полевой службы и почивать не соблаговолят ложиться. Педанты!

Все промолчали. Так говорить о ставке фронта было рискованно.

Над городом все еще стоял недружный звон колоколов, и в церкви все еще шли верующие и опасливо посматривали на русских военных и на крыши своих домов — не видно ли там каких-нибудь идиотов в бабских юбках? Но на крышах никого не было.

* * *

В кабинете Постовский доложил:

— …В центре: тринадцатый корпус генерала Клюева подходит к Алленштейну, почти не встречая сопротивления противника, севернее Алленштейна наш авиатор заметил около двух дивизий противника, видимо отступающих от армии Ренненкампфа; пятнадцатый корпус генерала Мартоса пятью колоннами занял линию Орлау — Лану — Фаркенау — Мюлен и готовится атаковать Хохенштейн.