Грозное лето
Шрифт:
Одни во всем этом чудесном зале, средь величественных белых колонн и ослепительно сверкавших хрустальных люстр — одни во всем свете, ибо они не видели ни колонн, ни люстр, ни подруг и друзей, расступившихся по сторонам и наблюдавших за ними с искренним восхищением.
Это было — как сказка, как чудесный сон, и хотелось, чтобы он длился вечно и не прервался, но сказка вдруг кончилась, сон оборвался: оркестр умолк.
И тут раздались аплодисменты и возгласы:
— Браво!
— Брависсимо!
— Бис!
Орлов и Мария, возбужденные и румяные, благодарно поклонились, и не успели покинуть центр зала, как их окружили все, кто в нем был, и принялись поздравлять, обнимать,
— Какая вы милая. Вы доставили мне удовольствие, какого я не испытывала со времен своей молодости. Спасибо, дитя мое. И вам спасибо, молодой человек, — обратилась она к Орлову и тоже похвалила: — Вы были в ударе. Похвально в высшей степени. Я непременно сообщу о вас начальству.
Мария сделала реверанс и признательно склонила голову, а Орлов поклонился легким кивком и по-гусарски стукнул каблуками и тут увидел: Надежда и Бугров стояли поодаль и смотрели на них с Марией ревниво и угрюмо, но потом все же подошли, поздравили.
На втором туре Николай Бугров тут же сделал Марии предложение. И тут же получил отказ: Мария сослалась на то, что еще не думала о замужестве, так как училась.
— Я, конечно, сделаю ей еще одно предложение, — говорил Бугров Александру, — но она, кажется мне, неравнодушна к тебе, мой друг. С того бала, когда вы танцевали с ней, а мы все любовались вами.
Александру Орлову было неловко перед ним и жалко его: такой волевой человек, а чувствует себя совсем кисло. Неужели из-за женщины можно так плохо себя чувствовать? Да ведь еще и рано-то обзаводиться семьей ему и Бугрову: надобно прежде закончить курс учения. И Мария еще учится.
И спросил:
— А куда ты торопишься, Николай? Мария никуда не денется. Кончишь курс учения, получишь вакансию — и женись.
— Она за меня не пойдет даже в том случае, если я получу генерала, а не только какую-то вакансию для поручика, — мрачно ответил Бугров.
И Александр перестал бывать на балах в Смольном. От греха подальше, ибо Мария была слишком красива, чтобы мимо нее можно было пройти равнодушно, а потом и потерять голову можно ведь. Как Бугров, как Кулябко, на которого Бугров начинает посматривать явно враждебно, когда кавалергард вертится возле Марии, — не дошло бы до вызова, после которого Кулябко уже нечего будет делать на этом свете.
И вдруг он, Александр Орлов, а не Бугров женился первым. Не думал, не гадал, а вот же опередил Николая и обзавелся семьей. И только потому, что Надежда все поняла с первых секунд знакомства его, Александра, с Марией и вынудила его, как это ни парадоксально выглядит, сделать ей предложение. Правда, потом Александр все понял: предложение должен делать все же мужчина…
А вскоре Мария, вместе с Надеждой, приехала в донские края на каникулы и Бугрова, подвернувшегося под руку, пригласила, видно, надеялась, что донские привольные края что-то изменят в их взаимоотношениях к лучшему.
Но — странно: Бугров собирал цветы с нею, Надеждой, а с Марией все время был помещик Королев, устроивший этот выезд-пикник на лоно природы, а он, Орлов, никому и не нужен был и сгорал от неприятного чувства своей ненужности, исключая разве что Верочки, все время звавшей его и безмятежно резвившейся со своим Алексеем на склоне балки. Мамаша ведь, а прыгает через черные кротовые бугорки, как коза, так что Алексей и поймать ее не может, а когда поймает — кружит ее, как гимназист, — папаша и оторвиголова. А он, брат, сидит вот в полном одиночестве, действительно как половецкий хан, и злится, что этот увалень с миллионами во всех банках — степной красавчик
«Но Бугров немедленно вызовет и ухлопает его за милую душу. Впрочем, из Королева такой же волокита, как из меня китайский мандарин», — подвел он итог своих безутешных раздумий и хотел присоединиться к Марии и Королеву, да заметил: она уже и забыла, что говорила ему, и не ждала его ответа, а подчеркнуто не расстается с помещиком, и выражает ему свои восторги, и ходит с ним бок о бок, собирая цветы и нагибаясь к ним осторожно и бережно, чтобы не помять какой-нибудь тюльпан, а потом осмелела, сорвала несколько наиболее ярких, пунцово-огненных, и восхищенно воскликнула:
— Прелесть! А вон еще прелестней!
И уже сновала туда-сюда меж заброшенных байбачьих курганчиков и суслиных норок-ловушек, будто умышленно вырытых хитрыми зверьками там и сям потехи ради над неосмотрительными.
И попалась в одну такую, незаметную под кустиком полыни, и едва не вывихнула ногу, да вовремя вскрикнул:
— Ай, нога!..
И — диво дивное: Королев подхватил ее своими крепкими руками и оказался так близко возле нее, вернее, она оказалась так неожиданно близко, что он почувствовал ее дыхание и биение ее разгоряченного сердца и, испуганно опустив ее на землю, отстранился, как от огня, но тут же понял неловкость этого шага, присел на корточки, осмотрел попавшую в беду ногу и сказал просто и без всяких предисловий:
— Придется наложить холодный компресс, желательно — слегка водочный. — И крикнул стоявшему невдалеке своему кучеру: — Митяй, подай-ка сюда бутылочку смирновской. И салфетку прихвати. Живо!
Мария не испугалась, не возмутилась, что он щупал ее ногу, а всего только спросила, как пациент — у своего доктора:
— Вы уверены, что следует обязательно приложить компресс, да еще водочный? Больно ведь будет.
— Потерпите, ничего с вами не станется. Малость пожжет и пройдет.
Орлов все видел и качал головой. Непостижимо было наблюдать за этой идиллической картиной: помещик Королев, этот неторопыга номер два, — первым Орловы считали Михаила, — боявшийся близкого дыхания женщины, а не только объятий с ней, и вот, изволите видеть, хлопочет, как заправский лекарь, возле Марии, от одного взгляда которой белел и наливался краской смущения от головы до пят, как мальчишка, не смея слова сказать, тогда как другие говорили с ней запросто, как с давней знакомой, если не родственницей.
Но Орлов хорошо знал: Королев умел делать все решительно — вплоть до того, что сам, случалось, принимал новорожденных телят, жеребят, ягнят, а было однажды — принимал и младенца у роженицы. А травы — едва ли не от всех болезней знал, сам больше пользовался ими и меньше всего обращался к врачам.
Причуды миллионщика? Нет, умел делать все потому, что вырос среди крестьян, в экономии отца, привык ко всему деревенскому и не очень-то беспокоился о правилах и этикете и прочей ерунде, как он говорил, принятых в местном, донском, свете, да и сам «свет» этот не считал пределом совершенства, а иногда выкидывал такие коленца на виду у всего честного народа, что несведущие только ахали от изумления, как то и было однажды, когда он намерился въехать на своем золотистом дончаке в одно почтенное присутственное место, где должно было и разбираться его дело, — но дончак никак не мог протиснуться в дверь, и тогда Королев сказал бронзовому от ливреи белобородому швейцару: