Грозное лето
Шрифт:
– Только трех живых и нашли. А остальные все дохлые, - сообщил Ванин.
Гунько долго сверлил глазами стоявшего впереди немца и вдруг размахнулся, чтобы ударить его, но тут же почему-то опустил руку.
– Аким, - позвал Сенька своего друга.
– У меня для тебя подарок есть, - и, порывшись в кармане, он вынул оттуда очки с блестящей золотой оправой.
– Получай, друже, да благодари своего верного приятеля, Семена Прокофьевича. Я вон у того, который без пилотки, одолжил...
Аким внимательно посмотрел на Сеньку, повертел очки в руках, похвалил
– Вот сердобольная интеллигенция!.. Для тебя же старался. Ведь свои-то ты потерял, а без очков, поди, ни черта не видишь!
– набросился на него Ванин.
– Попался бы ты им!..
– Так мы ж не фашисты,- возразил Аким. Не знал он, какую великую обиду причинил Сеньке, отказавшись от его подарка.
– Их этому учили -чтобы грабить, убивать... Такая у них война... Как ты этого не можешь понять, Семен!..
– Не фашисты мы - это да...
– невнятно бормотал Ванин.
Но кругом него лежали убитые бойцы из батареи Гунько, все они полегли от рук немцев, и горячее Сенькино сердце требовало мщения. Сеньку возмущали рассудительные, спокойные объяснения Акима.
Шахаев подошел к Ванину, положил свою руку на его плечо, тихо, убежденно сказал:
– А ты, Семен, не горячись. Подумай над словами Акима. Он правильно сказал. Вон, смотри, старший лейтенант Гунько и тот не смог ударить пленного, а сколько он потерял сегодня своих товарищей. Нельзя нам этого делать, Семен. Пойми!
Семену хотелось возразить, но не в его силах было спорить с парторгом. Он вдруг подошел к немецкому солдату, который благодарно и заискивающе посматривал на высокого и худого русского бойца, вернувшего ему очки. Сенька сощурил свои кошачьи глаза, злые зрачки сузились.
– Ви гейц?
– Вас, вас?
– Ви гейц?.. Оглох с перепугу-то!.. Как дела, спрашиваю?
– Шлехт, - наконец поняв, выдохнул немец.
– Вполне согласен, - с удовольствием подтвердил Сенька.
– Дела ваши действительно шлехтовые. Одним словом - капут!
– Капут, капут!
– хором и, казалось, с радостью забормотали немцы, услышав самое популярное у них сейчас слово.
– Благодарим за полезные сведения!
– и, сплюнув, Ванин отошел от пленных.
Гунько неплохо говорил по-немецки.
– Много русских побил?
– обратился он к "Сенькиному" немцу.
Тот вздрогнул, губы его мелко затряслись. Глаза забегали.
– Я не убивал русских... Я - санитар. У меня даже винтовки не было... А вот Эрих убивал, много убивал, - заторопился немец, показывая на побледневшего солдата.
– И Ганс убивал... Они - автоматчики.
Гунько задумчиво и даже с какой-то глубокой грустью смотрел на немецких солдат. Его отвлек прибежавший на батарею посыльный от командира дивизиона.
– Сведения, что ли, требуют?
– устало спросил Гунько.
– Так точно, товарищ старший лейтенант. О боевом и численном...
– По всей форме?
– Так точ...
– перехватив иронический взгляд, офицера, посыльный замялся.
– В общем, сводку о потерях майор требует... Начальник-то
Гунько не удивился печальной новости: многих не стало в этот день.
– Ну что ж... Вот гляди...
– он обвел глазами место, где еще утром стояла целой и невредимой его батарея.
– Орудий ни одного, из людей двое здоровых, десять раненых. Вот еще один пехотинец к нам присоединился. Остальные убитые. Так и доложи. А писать мне не на чем. Да и писаря вместе с бумагами завалило.
– Гунько показал на глубокую воронку, из которой торчмя стояло несколько расщепленных осколками бревен.
– Есть доложить - вся батарея погибши!..
– Как, как ты сказал?!
– Гунько потемнел.
– Погибла, говорю, товарищ старший лейтенант, батарея-то ваша. Орудий ни одного...
– Это кто ж тебе сказал, что она погибла?
– остановил Гунько посыльного.
– Нет, солдат, ты так не докладывай майору... Кто дал тебе право говорить так о моей батарее?.. Она жива и будет еще долго жить и колотить фашистов до полного их издыхания!.. Ведь немцев-то мы остановили! Как стемнеет, пусть повозки за ранеными приедут. Не забудь сказать об этом майору. А санитаров - сейчас же сюда!.. Ну ладно, беги!..
Пригнувшись, посыльный быстро побежал по траншее, придерживая сбоку противогазную сумку, которую, видать, давно уже приспособил для хранения НЗ.
Забаровцы помогли Гунько похоронить в разрушенном блиндаже убитых. Командир батареи кого-то искал еще.
– Вы что?
– спросил Забаров.
– Парторга никак не найду.
Пошли искать вместе. Искали долго. Наконец нашли.
Он лежал с оторванной ногой под обломками перевернутой взрывом пушки, зажав в левой руке таблицу стрельбы, - парторг был командиром второго орудия.
– Вчера рекомендацию мне в партию писал, - сказал ефрейтор Печкин, и все еще раз посмотрели на парторга. Потом Печкин и маленький, прижившийся в батарее пехотинец разобрали обломки и осторожно вытащили парторга.
– И салют-то нечем отдать. Ни одной пушки не осталось, - огорченно вымолвил Печкин.
– Ничего, - тихо сказал Гунько.
– Москва всем отдаст салют. Никого не забудет.
– Никого, товарищ старший лейтенант!
– воскликнул Аким и покраснел.
В эту минуту земля гулко вздрогнула, качнулась под ногами. Это била по немецкой переправе пушка из соседней батареи.
– Товарищи!
– обратился Гунько к разведчикам, когда все было закончено.
– Вон рядом с тем подбитым немецким танком... Видите - носом ткнулся в какую-то яму?.. Там упал наш пехотинец. Это он поджег танк. Надо бы посмотреть. Может быть, он тяжело ранен, а не убит...
– Ну-ка, Ванин, ты моложе всех, - приказал Забаров.
– Сбегай-ка.
– Разрешите и мне пойти вместе с ним, - попросил Аким.
– Иди.
Сенька посмотрел на Акима, но ничего не сказал.
До танка было метров двести. Ванин добежал до него первый. Еще издали он заметил бойца. Теперь нагнулся над ним и закричал: