Грозные царицы
Шрифт:
Словно бы в поддержку желания Елизаветы Петровны сохранить status quo, [69] «конференция», этот высший политический совет, созданный по ее инициативе, приняла решение о том, чтобы союзнические армии двинулись на Берлин. Между тем фельдмаршал Салтыков был болен, а генерал Фермор без него не решался начать операцию подобного масштаба. И тогда, оставив Фермора с его колебаниями в стороне, русский генерал Тотлебен бросил экспедиционный корпус в направлении прусской столицы, захватив неприятеля врасплох, ворвался в город и добился капитуляции. Хотя этот «наскок» и был слишком скорым и чересчур плохо выполненным для того, чтобы получить полную, касающуюся всей территории Германии, капитуляцию Фридриха II, король находился теперь в достаточном смятении для того, чтобы можно было начинать с ним плодотворные переговоры. Как полагала Елизавета, при подобном стечении обстоятельств Франции следовало бы подать пример твердости. Иван Шувалов был настолько уверен, что так и будет, что его любовница, смеясь, сказала о нем, будто он француз почище любого француза по происхождению. С другой стороны, императрица верила сведениям о том, что Екатерина любезничает с бароном де Бретейлем исключительно до тех пор, пока политика
69
Status quo (лат.) – существующее положение дел. (Примеч. пер.)
По ее мнению, продление перемирия будет на руку Фридриху II. Такой, каким она его знает, он не упустит возможности, воспользовавшись временным прекращением военных действий, восстановить свою армию, сделав ее способной побеждать в новых боях. Иными словами, из-за внезапно оживших подозрительности и мстительности императрица закусила удила. На краю могилы она все еще желала, чтобы Россия жила после нее и благодаря ей. И в то время, когда за ее спиной снова начали потихоньку перешептываться о будущем монархии, она вместе с советниками из «конференции» готовила план нападения на Силезию и Саксонию. Последней ее причудой стало назначение на пост главнокомандующего Александра Бутурлина, единственное достоинство которого заключалось в том, что некогда он был ее возлюбленным.
Действительно, если верховный главнокомандующий и был исполнен благих намерений, ни авторитета, ни каких-либо познаний в военной науке у него не было. Тем не менее, никто из ближайшего окружения Елизаветы даже не предостерег о рискованности подобного выбора. На одного Ивана Шувалова, постоянно проповедовавшего войну до победного конца, сколько было у императрицы достойных советников, деятельность которых сводилась у кого к странным колебаниям, у кого к необъяснимым уловкам! Мало-помалу Елизавета Петровна пришла к выводу, что даже в самом дворце проводятся две несогласованные между собою политики и имеются две группы приверженцев каждой со своими аргументами, хитростями и секретами. Одни подталкивали императрицу к завоеваниям из любви к родине, другие, уставшие от долгой борьбы, на алтарь которой принесено слишком много жизней и средств, наоборот, из того же патриотизма побуждали Елизавету к миру, пусть даже и с некоторыми уступками. Не зная, к которому лагерю примкнуть, царица была уже готова отказаться от своих посягательств на Восточную Пруссию при условии, что Франция поддержит ее притязания на польскую часть Украины. В Санкт-Петербурге, Лондоне, Вене, Версале шел ожесточенный торг. Что ж, такой торг – и удовольствие для дипломатов, и составляющая их профессии. Но Елизавета Петровна опасалась их словесных хитросплетений. Пусть там сколько хотят, столько и злословят о состоянии ее здоровья, она намерена устраивать судьбу своей империи до тех пор, пока может вести переписку и читать молитвы! Порой императрица сожалела, что уже стара и потому не способна сама встать во главе своих полков.
На самом деле, несмотря на военные и политические передряги, все в России шло не так уж плохо. Колебалась лишь поверхность воды, в глубине струился могучий поток, питавшийся ежедневно подготовляемыми чиновничеством бумагами, урожаями на полях, работой фабрик, ремесленных мастерских, строительством, а главное – прибытием и отбытием нагруженных экзотическими товарами кораблей в портах и караванов в степях… Эту тихую муравьиную возню, не прекращавшуюся наперекор внешнему беспорядку, Елизавета рассматривала как признак жизнеспособности и великой жизненной силы ее народа. Как бы там ни было, думала она, Россия так обширна, так богата и так плодородна, что она не погибнет. А если удастся излечить родину от приверженности к прусскому образцу, дело будет наполовину выиграно. Со своей стороны, она может похвалиться тем, что за несколько лет освободилась в органах управления страной от большей части немцев, стоявших во главе администрации. Всякий раз, как ее советники предлагали назначить на важный пост иностранца, она неизменно отвечала: «А что, из русских уже совсем больше некого назначить?!» Систематическое предпочтение императрицей соотечественников, о котором довольно скоро стало известно ее подданным, способствовало приходу во власть – как гражданскую, так и военную – новых людей, желавших посвятить себя делу служения империи. Обновив и освежив таким образом состав чиновничества, императрица переключилась на подъем экономики страны, упраздняя внутренние пошлины, создавая, по примеру других европейских стран, кредитные банки, поощряя освоение целинных земель на юго-западе страны, организуя там и сям средние школы, основывая Московский университет, наследовавший Славяно-Греко-Латинской академии того же города, и Академию наук в Санкт-Петербурге. Кроме того, она поддерживала, наперекор стихиям, открытость России западной культуре, как того хотел Петр Великий, но не слишком при этом жертвуя проникнутыми местным колоритом традициями, дорогими сердцу старого дворянства. Пусть она даже признавала пороки рабства, ей и в голову не приходило избавиться от этого многовекового уклада. Сколько бы неисправимые утописты ни мечтали о рае, где бедные и богатые, мужики и землевладельцы, безграмотные и ученые, слепые и зрячие, молодые и старые, фигляры и разини – словом, все имели бы одинаковые в жизни шансы, Елизавета слишком многое знала о тяжелой российской действительности, чтобы утешаться подобными миражами. Зато, как только она открыла, насколько реальна возможность расширить границы империи, ею овладел такой охотничий азарт и такая жажда собственности, какие знакомы разве что игроку в преддверии большого куша.
К концу 1761 года, когда Елизавета начала уже сомневаться в способностях своих военачальников, была взята крепость Кольберг в Померании. Осадой руководил Румянцев, имевший в качестве помощника нового многообещающего генерала – некоего Александра Суворова. Эта
К тому же ее мучили кровотечения и истерические припадки, при которых она оставалась словно бы оглушенной в течение нескольких часов. Теперь она и министров принимала в кружевном чепчике, сидя на постели. Иногда, надеясь отвлечься и развлечься, она звала к себе мимов из итальянской труппы, приглашенной ею в Санкт-Петербург, и смотрела на то, как они гримасничают, с ностальгией по тем временам, когда шуты еще смешили ее. А когда чувствовала себя чуть-чуть бодрее, чем обычно, просила принести самые красивые из ее платьев, выбирала после долгих размышлений одно из них, надевала, рискуя, что оно расползется по швам, подставляла голову куаферу, чтобы тот завил и уложил ей волосы по последней парижской моде, и объявляла, что намерена появиться на ближайшем же балу во дворце, затем, усевшись перед зеркалом и погрустив при виде набежавших морщинок, увядших век, тройного подбородка и покрытых красной сеточкой щек, приказывала служанкам себя раздеть, возвращалась в постель и покорялась необходимости дожидаться конца своих дней усталой, одинокой, не имея ничего, кроме воспоминаний. Когда придворные изредка приходили навестить Елизавету, она читала в глазах гостей подозрительное любопытство и холодное нетерпение охотника, подстерегающего зверя в засаде. Как ни притворялись они нежными и любящими, но приходили на самом деле только для того, чтобы посмотреть, долго ли царица еще продержится. Только Алексей Разумовский, как ей казалось, искренне за нее переживал. Но о ком он думал, глядя на ставшую немощной любовницу? О той влюбленной и требовательной женщине, которую столько раз сжимал в объятиях, или о той, кому завтра положит на гроб цветы?…
К навязчивой мысли о смерти вскоре добавилась еще одна, такая же неотступная: страх пожара. Старый Зимний дворец, в котором императрица со дня восшествия на престол всегда останавливалась, приезжая в Санкт-Петербург, – громадное деревянное строение, и от малейшей искры, нет никаких сомнений, оно вспыхнет, как факел. А если огонь займется в каком-либо уголке ее покоев, то безвозвратно пропадут вся ее мебель, все ее иконы, все платья… Скорее всего, и у нее самой не достанет времени спастись, и она погибнет в пламени… И ведь подобные несчастья нередко случаются в столице… Нет, надо собраться с силами и переехать! Вот только – куда? Строительство нового дворца, порученное Елизаветой Петровной итальянцу Растрелли, идет так медленно, что вряд ли можно надеяться увидеть здание во всей красе раньше, чем года через два или даже три. Зодчий потребовал триста восемьдесят тысяч рублей только на то, чтобы закончить личные апартаменты императрицы. А таких денег у нее нет, и она не знает, откуда их взять. Содержание армии в период военных действий – дороже не придумаешь. Ко всему еще в июне нынешнего, 61-го года пожаром уничтожены склады пеньки и льна, а эти товары – просто драгоценные, они так помогают пополнить государственную казну…
Желая утешиться после потерь и не думать о типично русском беспорядке, царица снова стала неумеренно употреблять спиртное. Заглотав, один за другим, множество стаканов крепкой наливки, она свертывалась калачиком на кровати и засыпала мертвым сном. Служанки бдительно следили, чтобы никто не нарушал в это время покой императрицы. Кроме них, был еще и отдельный ночной охранник, называвшийся спальником, ему вменялось в обязанность следить за дыханием государыни, выслушивать ее стоны и жалобы, умерять тревожность, когда она – между двумя провалами в небытие – приходила в себя. Этому некультурному, простодушному и смиренному, как домашнее животное, человеку она, вероятно, и пересказывала содержание ночных кошмаров, которые наваливались на нее, стоило сомкнуть веки. Смешиваясь в ее несчастной голове, истории из жизни семьи и эпизоды политических интриг образовывали неудобоваримую окрошку. Постоянно пережевывая былые страсти, былую злобу и испарившиеся иллюзии, императрица вынашивала в себе надежду, что смерть повременит с приходом к ней хотя бы до тех пор, пока она не достигнет окончательного согласия с Людовиком XV. В крайнем случае, еще можно как-то понять, почему Людовик не захотел ее в невесты, когда ей было всего четырнадцать лет, а ему едва исполнилось пятнадцать. Но то, что теперь он колеблется и никак не решится признать Елизавету своим единственным и верным союзником, теперь, когда они оба на вершине славы, – нет, думала она, нет, это просто уму непостижимо! И уж не такому прохвосту, как этот Фридрих II, отказываться от подобной удачи! Правда, прусский король делает ставку на великого князя Петра, чтобы заставить Россию раскаяться. Ох, уж лучше бы ее, Елизавету, Церковь предала анафеме, чем принять такое унижение!
Намереваясь показать, что она все еще в состоянии заниматься государственными делами, 17 ноября Елизавета Петровна приняла меры, чтобы снизить чрезвычайно непопулярную среди населения пошлину на соль и – в приступе запоздалой снисходительности – обнародовала список приговоренных к пожизненному заключению, которых не мешало бы освободить. Но чуть позже более обильное, чем обычно, кровотечение заставило ее прекратить всякую деятельность. Закашлявшись, она всякий раз истекала кровью, и врачи, уже не отходившие от ее постели, вынуждены были признаться, что, по их мнению, никакой надежды нет.
24 декабря 1761 года Елизавету соборовали, и она нашла в себе силы повторить за священником слова отходной молитвы… В этом мире, который мало-помалу от нее отдалялся, словно погружаясь в небытие, она угадывала жалкую возню тех, кто завтра засыплет ее землей. Нет, это не она умирает, умирает мир других. Так и не приняв никакого решения о престолонаследовании, она доверила Господу решить судьбу России, когда она испустит свой последний вздох. Разве там, наверху, не лучше, чем здесь, внизу, знают, как лучше для русского народа? До понедельника, 25 декабря, дня Рождества Христова, царица боролась с тьмой, заливавшей ее сознание. В три часа пополудни дыхание Елизаветы остановилось, лицо ее, на котором сохранились еще следы румян и белил, стало спокойным. А ведь ей шел всего только пятьдесят третий год…