Грозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1)
Шрифт:
– Да, огненный он человек, - ответил ему Атарбеков, не сводя взгляда с широко залитых половодьем волжских берегов.
Ехали молча. Киров перелистал сборник Блока.
– Правда, удивительный у Блока творческий путь - от "Стихов о Прекрасной Даме" до "Двенадцати"?
– К стыду своему, должен признаться: кроме "Двенадцати" ничего у него не читал. Мы дети другого века!.. С детства меня волновала поэзия Пушкина и Лермонтова, и в особенности - Некрасова...
– Заступник народный и певец народный!.. Да, вряд ли в поэзии, и не только
– И, бросив взгляд на лодки под парусами и без парусов, нагруженные ящиками, бочками и другими грузами, на тарахтящие, суетливые моторки, проносящиеся мимо, Киров стал тихо, почти про себя, читать на память созвучные настроению печальные строки из некрасовских стихов о Волге...
Высадив Кирова на стрелке, у здания бывшей биржи, Атарбеков поехал берегом Кутума.
На стрелке белели брезентовые палатки. В них располагались конники Боронина. Рядом тянулись коновязи, за дощатым забором стояли тарантасы и фургоны с сеном.
Киров зашел в палатку Боронина. Тот сидел за столом и разбирал пухлую папку со всякими списками, накладными, квитанциями, готовясь к сдаче своих полномочий командира колонны. Рядом с бумагами на столе лежала карта Астраханского края, вся исчерканная синим и красным карандашами, на которую Боронин нет-нет да и бросал быстрый взгляд.
Боронин приветливо встретил Кирова.
– Ну вот, - сказал он, усадив Сергея Мироновича в плетеное кресло, смотри, как все это будет выглядеть!
– Он взял со стола карту, расправил ее у себя на коленях, придвинул ближе к Сергею Мироновичу. Насупив мохнатые брови, стал пощипывать свои чумацкие усы.
– Академий я не кончал, в штабных делах ни черта не понимаю, но по опыту, по всяким догадкам могу предвидеть дальнейший ход войны. Армию нашу разгромили, мы отступили, теперь кадет захочет добить нас и овладеть Астраханью. Это понятно каждому. Астрахани, как базе Одиннадцатой армии, может угрожать нападение кадета по трем направлениям. Взгляни сюда! Со стороны Николаевки, где сходятся все грунтовые дороги через калмыцкие степи; по фарватеру Волги, если отвлечь наши морские силы от устья Волги операциями на Каспии; со стороны Гурьева - Джамбая - Красного Яра, где стоят колчаковцы...
Киров молча кивнул головой, ему все это хорошо было известно, - он не одну ночь просидел вместе с Мехоношиным над картой, думая примерно о том же самом, о чем говорил сейчас Иван Макарович Боронин.
– Слушай дальше. Из всех этих трех направлений самое удобное для кадета - калмыцкие степи. У Деникина много конницы. Ты спросишь: "Почему калмыцкие степи?" Во-первых, потому, что основные силы белых находятся на Северном Кавказе, во-вторых, потому, что в калмыцких степях большой простор для маневрирования и действий конницы.
Киров снова молча кивнул головой.
– Раз ты со всем согласен, тогда слушай дальше!..
– Боронин положил свою тяжелую руку на колено Кирова.
– Астрахань надо обезопасить еще на дальних подступах. В степи у нас тоже будут большие возможности для маневрирования. Надо создать "конный
Киров опять кивнул головой, сказал:
– Абсолютно правильно.
– Ничего не понимаю!
– Боронин бросил карту на стол, вскочил и, звеня шпорами и саблей, забегал по палатке.
– Как же правильно, когда в штабе говорят "неправильно", когда противника ожидают не со стороны степи, а от Гурьева - Джамбая - Красного Яра?
– Я знал твой план. В штабе же могли ошибиться!
– сказал Киров, с интересом наблюдая за Борониным, которого он все больше и больше начинал ценить и уважать.
– Мы поправили ошибку штабников. За тем я и зашел к тебе, Иван Макарович, чтобы сказать, что твой план принят, по этому поводу уже есть решение. Ты садись! Мы думаем начать формирование кавалерийской дивизии. И не где-нибудь, а именно в калмыцкой степи, по побережью, в районе Лагани.
Боронин плюхнулся в кресло, ударил кулаком по столу:
– Правильно, именно в Лагани!
– Собрать в один кулак кочубеевцев, таманцев, конников Кочергина, влить туда остатки твоего полка!
– Правильно, Сергей Мироныч!
– Снова Боронин ударил кулаком по столу.
– Ну, а раз правильно, - Киров рассмеялся, - тогда бери, Иван Макарович, на себя командование дивизией и защищай Астрахань!
Боронин замахал руками, стал просить "не шутить над стариком", хотя понял, что обо всем этом Киров говорил вполне серьезно.
Сергей Миронович сообщил ему, что в Лагань уже поехали представители Реввоенсовета, туда же сегодня отправляются первые шаланды с продуктами и сеном.
Боронин снова стал просить оставить его командовать полком, доказывал, что для дивизии ему не хватает грамоты, знаний, академий...
– А почему не назначить на дивизию Ивана Федько? В трудное время командовал нашей армией. Народ его знает и любит. Боевой командир! Говорят, уже поправился от тифа.
– Думали о нем. Но Федько отзывают в Москву. У него новое назначение - воевать будет на Крымском фронте. Там он нужней!
– А Левандовского? Михаила Карловича?
– не отставал Боронин.
– Тоже был командармом. Кадровый военный, штабс-капитан как-никак...
– Левандовский назначается командиром тридцать третьей стрелковой Кубанской дивизии. У него с формированием дивизии будет не меньше хлопот, чем у тебя. Еще кого?
– Боевых командиров Нестеровского, Кочергина, Смирнова, Жлобу, Апанасенко, Книгу, - продолжал перечислять Боронин.
– А они рекомендовали тебя, Иван Макарович, - обезоружил его Киров.
– Вот черти!..
– Боронин занес кулак, чтобы стукнуть еще раз по столу, но в это время перед входом в палатку, держа в руках по большому лещу, появился матрос: в тельняшке, в брезентовых штанах с широким клешем, с бескозыркой на копне курчавых волос. Лицо у матроса было румяное, сверкали белоснежные зубы. Иссиня-голубые глаза лукаво улыбались, и лукавая улыбка таилась на его дрожащих губах: казалось, он знает что-то интересное и смешное и вот-вот прыснет со смеху.