ГРУ в Великой Отечественной войне

Колпакиди Александр Иванович

Бранко Вукелич («Жиголо»), сербский дворянин и профессиональный революционер, родился в 1904 г. в Сербии. Окончил университет в Загребе, еще студентом вступил в компартию. В 1924 г. был арестован как член марксистского студенческого кружка. В 1926 г. он уехал во Францию, поступил на юридический факультет Парижского университета, в 1932 г. вступил во Французскую компартию. В марте 1932 г. завербован советской разведчицей «Ольгой» (псевдоним Лидии Сталь). В феврале 1933 г. по указанию Центра стал корреспондентом французского иллюстрированного журнала «Обозрение» («La Vue») и югославской газеты «Политика» и прибыл в Японию с женой Эдит и сыном.

Зорге он

поначалу не очень понравился. В письме Центру от 7 января 1934 г. он дал Вукеличу следующую характеристику: «Жиголо», к сожалению, очень большая загвоздка. Он очень мягкий, слабосильный, интеллигентный, без какого-либо твердого стержня. Его единственное значение состоит в том, что мы его квартиру, которую мы ему достали, начинаем использовать как мастерскую. Так что он в будущем может быть для нас полезен лишь как хозяин резервной мастерской».

Однако время внесло свои коррективы. Вскоре Бранко познакомился со многими журналистами, с британским военным атташе и начал добывать важную информацию. Особенно ценными стали его связи с французским и британским посольствами после начала Второй мировой войны, когда все связи немецкого посольства и немецкой колонии с представителями этих стран были прерваны. Кроме того, Вукелич, прекрасный фотограф, переснимал секретные документы.

Радистами «Рамзая» были сначала немец Бруно Виндт («Бернгард»), бывший моряк, который впоследствии работал в Испании от Разведупра. После поездки Зорге в СССР в 1935 г. в Токио по его просьбе был направлен Макс Кристиансен-Клаузен («Фриц»), его старый товарищ еще по Шанхаю. В 1933 г. его вместе с женой Анной отозвали из Китая в Москву. Несколько месяцев он проработал инструктором в радиошколе Центра, затем был отчислен и отправлен на поселение в Республику немцев Поволжья, где работал механиком Краснокутской МТС. В отчете за 1946 г. он писал, что был в натянутых отношениях с неким сотрудником Центра Давыдовым. Официальная версия – его отчислили из состава Разведупра, так как он был женат на эмигрантке. Однако Зорге вспомнил о своем старом товарище и забрал его к себе в Токио.

Группа «Рамзая» была раскрыта в октябре 1941 г. К провалу привела цепь случайностей. Еще в ноябре 1939 г. тайная государственная полиция «Токко» арестовала некоего Ито Рицу, о котором было известно, что в студенческие годы он был членом коммунистической молодежной организации. После двух лет тюрьмы его выпустили, но за ним стали следить. Когда выяснилось, что он не порвал с компартией, его арестовали вторично, и под пытками он назвал несколько имен. Потянулась ниточка, которая в итоге привела к художнику Мияги. Спустя два дня после ареста во время допроса Мияги выбросился из окна, однако остался жив и тогда, сломленный, заговорил.

Он знал много, и вскоре арестовали Ходзуми Одзаки, который тоже начал говорить. Затем пришла очередь Зорге, Клаузена, Вукелича. Всего же по этому делу в руки полиции попало 35 человек. Следствие длилось долго: лишь в 1943 г. состоялся суд. Рихард Зорге и Ходзуми Одзаки были приговорены к смертной казни, Макс Кристиансен-Клаузен и Бранко Вукелич – к пожизненному заключению, остальные получили разные тюремные сроки, которые все закончились в одно время – осенью 1945 г. Смертные приговоры были приведены в исполнение осенью 1944 г. Бранко Вукелич и двое японцев погибли в тюрьме в 1945 г., остальные были освобождены после поражения Японии.

Об этом мало кто знает, но формально до сентября 1945 г. Москва и Токио соблюдали нейтралитет. Так, в апреле 1941 г. был подписан японо-советский пакт о ненападении. Несмотря

на союзнические обязательства перед Германией, японское правительство хотело самостоятельно решить вопрос о вступлении в войну и о направлении главного удара – на север или на юг. Пакт давал Японии некоторые гарантии мира, при этом ни к чему не обязывая, ибо в обычаях японских милитаристов было начинать боевые действия без объявления войны.

Был разработан дальневосточный аналог плана «Барбаросса» – план «Кантокуэн» («Особые маневры квантунской армии»). Вскоре после начала германской агрессии против Советского Союза, 2 июля 1941 г., «императорское совещание» приняло «Программу национальной политики Империи в соответствии с изменением обстановки». В ней говорилось: «Если германо-советская война будет развиваться в направлении, благоприятном для нашей империи, мы, прибегнув к силе, разрешим северную проблему и обеспечим безопасность северных границ». (Уже 3 июля об этом совещании информировал Москву Рихард Зорге.)

Наступление на Владивосток, Хабаровск и Сахалин должно было начаться, как выяснилось уже после войны, 20 августа 1941 г. Однако того, на что рассчитывали японцы, не произошло – Сталин не снял войска с Дальнего Востока, чтобы направить их против Германии. Возможно, еще и поэтому на совещании 6 сентября было принято решение перенести нападение на СССР на весну 1942 г., хотя японцы и планировали в случае падения Москвы тут же оккупировать Дальний Восток и Сибирь. Но в конце концов они решили ударить в другом направлении и приняли решение о нападении на США.

Впрочем, позицию японского правительства и без всяких разведданных ощущали на себе советские граждане, жившие в Японии. После 22 июня обстановка в стране изменилась. Изменилось отношение к русским. Незадолго до рокового июня 1941 г. в Токио приехал в свою первую командировку в Японию полковник Михаил Иванович Иванов.

Много лет спустя он вспоминал:

«Еще вчера многие держались дружески, улыбались нам, оказывали услуги, приглашали нас и принимали наши приглашения. С началом войны их будто подменили. Проходя мимо зданий посольства и консульства, домов, где мы жили, служебных машин, простые японцы сквернословили, школьники, как по команде, отворачивали головы и дружно выкрикивали ругательства. Служанки самовольно оставляли наши квартиры, кроме тех, конечно, кто служил в полиции. Нам, советским дипломатам, отказали в выдаче разрешений на поездки к лечебным источникам вокруг Фудзиямы, в продаже железнодорожных билетов. Работникам советских консульств в Хакодате и Цуруге ограничили выход в город за продуктами питания… Третьего секретаря посольства М.Я. Шаповалова во время его поездки в Хакодате японские железнодорожники вытолкали из вагона и оставили ночью на перроне в городе Сендае…

Когда посол К. А. Сметанин через несколько дней после начала войны посетил японский МИД и просил Мацуоку осветить позицию правительства Японии в связи с началом германо-советской войны, министр, полулежа, ерничая и зубоскаля, заявил ему: «Япония будет действовать в новой обстановке, исходя только из своих национальных интересов».

Планы японского правительства менялись в зависимости от состояния дел на главном фронте Второй мировой войны. Впрочем, островная империя так и не решилась напасть на СССР. Но так называемая «необъявленная война» велась вовсю: японцы топили советские суда, задерживали советских граждан, занимались мелкими провокациями. Японское генконсульство во Владивостоке жило постоянно в ожидании войны и не забывало активно заниматься разведкой.