Группа эскорта
Шрифт:
— Твою дивизию! — с оптимизмом приветствовал я начинающийся день.
Перебравшись через пути, я двинулся в сторону Припяти. Карта ясно говорила мне: если пойти прямо, а потом взять правее, то до Карьера я доберусь быстро.
Лучший маршрут проходил по тропинке между железнодорожной насыпью и лесополосой. Я двигался по нему очень неспешно. Направлял автомат на малейшее колебание листвы, не снимал указательного пальца с курка. Где угодно — хоть в дюжине шагов от меня — мог схорониться отряд бандитов, блокировавших станцию Янов.
Знаете что, ребята? Очень
Минут через пятнадцать я сообразил, что под моими подошвами больше нет мокрой травы. И серой глинистой почвы — тоже нет. Вместо тихих, почти бесшумных шагов слышится радостное похрустывание гравия.
Да что за ерунда такая!
Только сейчас заметил: все время меня от лесополосы на железнодорожное полотно сносит… Какого буя? А ведь не первый раз я зашагиваю в пространство между рельсами, и чапаю какое-то время, покуда мозг не повернет меня обратно к тропинке.
Агорафилию подхватил, а? Зона всяко на людей влияет: может, на меня свалилась индивидуальная креза — фанатичная любовь к открытым пространствам…
Опа, вот опять левая нога сама собой, безо всякого хозяйского разрешения пытается переставить меня подальше от деревьев. На такие вещи надо обращать внимание.
Проверил по детектору аномалий — не втягивает ли меня какая-нибудь невидимая пакость в свои объятия? Ничего подобного. Осмотрелся. Может, просто тропинка у меня под ногами неудобная? Да тропинка как тропинка. А вот тревожно почему-то. И эта тревога — вроде сквозняка. Тянет откуда-то из-за череды тополей, а поглядишь, так никого и ничего там нет. Деревья и деревья. Кусты и кусты. Трава и трава.
Стоп.
Тут меня, ребята, крепко пробрало. Аж холодный пот на лбу выступил.
Не могу дальше идти.
Страшно.
И просечь не могу — почему страшно.
Радиация? Ее сколько ни интуичь, а толку никакого. Ни цвета, ни запаха, ни рожна… На всякий случай проверил: фон — чище, чем в иных районах Москвы.
Артефакт какой-нибудь на меня так влияет? Не слышал я что-то о таких артефактах. Но ведь Зона — такая стерва! — никого почему-то не предупреждает перед тем, как из ее недр выпрет очередной целому свету неизвестный артефакт.
«Измененный штурвал», штуку безобидную, красивую и непонятную, вообще видели всего раз двадцать — тридцать, хотя кое-какие артефакты добывали тут тысячами. А «белый излучатель» просекли только после того, как он угробил дюжину ученых и сделал тихим идиотом капитана Станковича из патрульной службы.
Этот хабар брали всего два раза. Вечно теплый грязно-белый булыжник. Ну испускает безобидное магнитное поле, ну чуть радиоактивный, ну красивенький — вроде королевского янтаря…
Да хрена ли моржового, саморезного, в нем нашли? Ничего и не нашли бы, если б он сам не атаковал обслуживающий персонал научного центра на Янтарном озере. Досталось ребятам!
Впрочем, у них там раз в три года происходит очередное вымирание ученых, а потом новое заселение…
Импульс длится доли секунды. После него вся живность, находившаяся на дистанции одиннадцати метров, начинает буйствовать и суицидничать. Капитан Станкович, как рассказывал нам Лис, попав под атаку «белого излучателя», сначала вообразил себя вампиром, потом гением, потом… лучше не пересказывать. До сих пор трясет, как вспомню слова про бледные, высохшие и съежившиеся трупики людей, которые пытались ему что-то объяснить…
Я поработал «Суворовым». Ничего артефактного вокруг меня нет. Ни редкого, ни обыкновенного, вроде «пустышек».
А потом покумекал и понял: наверное, кто-то за мной наблюдает. И смотрит этот кто-то из лесу, хоронясь, не подставляясь под выстрел. Этот кто-то скорее всего не мужик со снайперкой. Иначе давно бы я лежал тут, а счастливчик выгружал бы с меня снарягу и хабар, испуская вопли радости. Мечтал бы, надо думать, какие суммы на что у него пойдут.
Всегда думал, что это такая условность из детективов в мягкой обложке — чувствовать на себе чей-то взгляд. Сколько на меня с рождения и до сего дня разных людей смотрело, а ничего я не чувствовал.
Зона обостряет чувства, концентрирует их. Потому что взгляд чужака… или чужаков?.. я ощущал теперь так же отчетливо, как ощутил бы пощечину.
И никакой оптики под рукой. Ни прицела, ни бинокля, ни… Хотя на «Таворе» есть оптика. Просто он мне не родной, вот я о нем и забыл. Тяну винтовку с плеча и… останавливаюсь.
Уже и не надо. Ни бинокля, ни снайперского прицела.
Потому что, ребята, метрах в двадцати пяти от меня, у самого низа насыпи, началось какое-то тревожное шевеление. Ну да, спасибо. Спокойно дойти до Карьера они, разумеется, не дадут.
Из лопухов выпрыгнула живность премерзкого вида. Живность невысокая — мне по колено или чуть крупнее, но не намного. Передвигается на задних лапах, подпрыгивая по-воробьиному. Задние лапы мощные, а передние — коротенькие, смотреть не на что. Ребра из-под кожи выпирают до такой степени, что пакость эту ходячую становится очень жалко.
Они ведь, гады, на сталкеров нападают в основном потому, что в Зоне особенно жрать нечего. Натурально. За своим братом-мутантом не погоняешься, он злой. Да и люди-то кусать себя не дают… Дохнет, наверное, половина мутантов от голода или в спячке по полгода валяется.
Морда у зверушки удлиненная и зубастая, глаза маленькие, круглые… На крысиные стати похоже. Воробьекрыса — это юмор как раз в духе Зоны.
Сморит на меня очень внимательно.
Как же эту штуку называют? Крыса? Кролик? Нет, не подходит. А пожалуй что, это чернобыльский тушкан. Да. Точно. Он самый.
И бояться его мне не стоит.
Ну совершенно не стоит его бояться. Маленький — сапогом пни и все кости переломаешь. Сталкерский юфтевый сапог с армейских складов, да с подковками, — самое то оружие против него.