Группа первая, (rh +). Стабильное неравновесие (сборник)
Шрифт:
Абдулло встал на колени и потянул пухлые пальцы, унизанные кольцами и перстнями, к людям, от которых теперь зависела его висящая на волоске жизнь.
– Вы же савсем нищий! – завопил он. – Абдулло деньги много даст!.. Всю жизнь барашка кушать, коньяк пить будешь, началнык!
– Уж не деньгами ли старого Вахида ты хочешь с нами поделиться? – встряхнул его за шиворот халата Алан.
– Глупый старый Вахид денег имел савсем мало!.. Абдулло золота много, доллар много-много! Моя все отдаст и переправит вас через границу!.. – срываясь на визг, закричал Абдулло и подполз к ногам
– Не теряй времени! – оборвал его тот. – Жил шакалом – хоть умри человеком!
Абдулло на миг замер и вдруг, взвизгнув, впился гнилыми зубами в колено Сарматова. Другой ногой майор все же успел отбросить его к краю пропасти, но Абдулло, схватившись за корневище какого-то чахлого кустика, повис над бездной.
– Моя все-е отда-аст! – кричал он, карабкаясь наверх. – Все-е!
Не сговариваясь, бойцы повернулись к пропасти спинами и направились к коню. Прошли считаные секунды, и кустик под тяжестью жирного тела Абдулло вырвался из земли с корнями и вместе с ним полетел в пропасть.
От быстро удаляющегося вопля своего хозяина шарахнулся в сторону ахалтекинец, но Сарматов успел схватить его за повод. По коже животного пробежала крупная дрожь, и конь попытался укусить Сарматова, но, почувствовав крепкую руку, тут же смирился, лишь покосился испуганным глазом на край пропасти, в которой навсегда скрылся его прежний повелитель.
– Алан, проверь, что этот гад награбил! – показал Сарматов на две переметные седельные сумы.
Алан подошел к коню и, расстегнув подпруги, снял сумы вместе с седлом.
– Как пить дать, у него здесь наркота! – сообщил он, вытряхивая в пыль целлофановые упаковки с белым порошком.
Из второй сумки в пыль вывалились пачки денег.
– Баксы, Сармат! – воскликнул он. – Десять пачек по десять штук и мелочовка штуки на три…
– Кинь в рюкзак! – сказал тот. – Доберемся до дома, акт составим… А о полковнике-то забыли! – спохватился он. – Алан, приведи его, а?..
Алан ушел к каменным завалам, а Сарматов, прижавшись щекой к точеной шее коня, обратился к Бурлаку:
– Патроны, жратву собрали?..
– Собрали, командир. Там ее на взвод хватит! – ответил тот и кивнул в сторону пропасти. – Мента, понятно, жадность сгубила, но там, на тропе, остались два отморозка…
– В Кулябе у него в банде был даже эстонец! – хладнокровно заметил Сарматов. – В смутное время вся муть со дна всплывает, как говорят у нас на Дону…
– Колено бы тебе, командир, йодом обработать! – сказал Бурлак, глядя на Сарматова.
– Заживет как на собаке! – отмахнулся тот и посмотрел в небо, по которому черными крестами парили грифы. – Абдулло никому не нужен, но баксы его и гашиш искать будут – уходить надо! – озабоченно добавил он, переводя взгляд на подошедших совсем близко Алана и американца.
– Ваши «борцы за свободу» отсюда гонят «дурь» по всему свету? – раздавливая один из пакетов с героином, зло спросил Сарматов, обращаясь к полковнику.
– Все делают деньги за чей-то счет. И на любой крови кто-то обогащается! – пожал плечами американец. – Вот ты убил этого Абдулло, а что изменится? Вместо него наркотой будет торговать
– А я и есть скиф! Что с меня возьмешь! – взорвался Сарматов. – А кара?.. Кара – дело господнее, и смертным в эти дела лучше не соваться… Месть – дело людское, но возмездие – функция государства, а мы люди казенные. Вот коня мне жалко! – сказал он и, отпустив повод, хлопнул красавца-ахалтекинца по крупу. – Уходи, гнедко! Уходи, милый!.. Ну, давай, давай!!!
Конь отбежал на некоторое расстояние и замер, косясь на уходящих людей фиолетовым глазом, не понимая, почему его бросили одного и где ему теперь искать своего хозяина. Затем подошел к самому краю пропасти и, глядя в глубину бездны, тоскливо заржал.
Все жарче припекало солнце, которое, казалось, решило выжечь дотла эту и без того негостеприимную землю. Качаясь, плыла под растоптанные башмаки бойцов потрескавшаяся от зноя, грозящая опасностью на каждом шагу афганская земля. Словно пророча беду и чуя скорую добычу, кружили над обессилевшими путниками зловещие черные грифы. Идущий впереди Бурлак вполголоса напевал знакомую песню:
За хребтом Гиндукуш обняла нас война,Как шальная вдова, целовала в висок,А на знойных отрогах, как наша вина,Пробивалась трава сквозь горючий песок.Пробивалась трава и чиста и горька,Уносила в Россию тревожные сны.Пробивалась трава и чиста и горька,Чтоб пожарищем лечь под колеса войны.Офицерский погон и солдатская честьПривели нас в жестокий бой.О судьбе нашей скорбная вестьК вам дойдет с той полынь-травой!..– У русских такие… тревожные, тоскливые песни! – внимательно вслушиваясь в слова, заметил шагающий рядом с Сарматовым американец.
– Душа у нас такая тревожная! – отозвался тот. – Мы позже сытенькой Европы на арену мировой истории вышли – скурвиться, видно, еще не успели. Скифы мы! Азиаты, с раскосыми и жадными очами, как сказал один наш поэт.
– Надо же, как задели тебя мои слова!
– Командир! – раздался за их спинами голос Алана.
Сарматов резко повернулся и увидел Алана, который стоял и в изумлении смотрел на тронутое сполохами заката небо.
– Что ты туда уставился? – спросил майор.
– Гляди вперед командир, – показал Алан на горизонт. – Я вижу, как высоко над предгорьем плывет современный многоэтажный город: по его улицам мчатся автомобили, у фонтана оживленно беседуют школьники с ранцами за спиной, к подъезду богатого дома подъезжает свадебный кортеж, а на углу стеклянного здания мальчуган чистит обувь солидному господину… Что это?
– Мираж! – пожал плечами американец.
– Похоже, это рай, в который угодил Абдулло! – засмеялся Бурлак.