Группа сопровождения
Шрифт:
— Дрыхнут, гады… — предположил Володя Стасов, выразительно почесав кадык под бородой, — После вчерашнего.
Наконец дверь напротив трапа распахнулась, пропуская худенькую, похожую на взъерошенного воробья, девушку. Ощущение взъерошенности добавляли серое, осунувшееся лицо, поднятый воротник куртки и судорожно засунутые в карманы кисти рук.
Девушка невыразительно посмотрела на журналистов и торопливо шагнула в сторону от них, к краю причала.
— Это же Глаголева! — громко проговорил Соколов, —
Актриса вздрогнула и отвернулась, стараясь выглядеть отрешенной и невозмутимой.
— Игореха, — басил Соколов, щелкая затвором фотокамеры, — Ты чего ждешь? Возьми у нее интервью!
— Похоже, что она не склонна давать интервью, — ответил Уфимцев, — Видишь, человек хочет просто подышать свежим воздухом. Для интервью у нас Стас Говорухин припасен.
…-Черт, — восхищенно бубнил Соколов, — настоящая Вера Глаголева! А?
Девушка сжималась еще больше. Будь чайкой, она давно улетела бы с этого холодного причала подальше от российского октября и надоедливых провинциалов, да и всего этого фестиваля, придуманного Гильдией киноактеров, чтобы подкормить голодных артистов в эпоху безвременья.
Трап внушительно заколыхался: на него фирменным выходом — со шляпой на затылке, руками, засунутыми в карманы развевающегося длинного светлого пальто из тонкой шерсти, и с изогнутой черной трубкой в зубах — шагнул Станислав Сергеевич Говорухин. Вслед за ним, так же значимо, но не с голливудской невозмутимостью, а с родной советской улыбкой, шел президент Гильдии актеров Евгений Жариков.
Президент сразу же захватил внимание пишущей братии:
— Господа, знаете, почему я рыжий?
Господа журналисты, естественно, этого не знали.
— Я снимался в Америке, господа! Играл там Сталина. А он был рыжий!
Жариков снял кепку и продемонстрировал всем любопытствующим выкрашенные хной волосы.
Говорухин, который не играл в Штатах Сталина, надвинул шляпу себе на глаза и отошел к мерзнущей Глаголевой.
После того, как к Жарикову подлетели две телевизионные группы, он еще два раза рассказал байку про Америку и цвет волос Сталина. И тут за известного актера взялся Соколов:
— Товарищ Жариков, товарищ Жариков!
(При слове «товарищ» президент Гильдии едва заметно поморщился, но фотограф никогда не обращал внимания на такие тонкости в поведении людей как мимика).
…-Знаете, товарищ Жариков, я как щас помню ваш фильм «Рожденная революцией»!
При последнем словосочетании актер вздрогнул и несколько обиженно ответил:
— Я снялся и в других фильмах!
Но Соколова остановить уже было нельзя.
— Вы так сыграли, так сыграли, товарищ Жариков! Это настоящий фильм. Вот жалко только Гвоздикову убили!
— …Ну, положим, мою жену не убили…
— …А в остальном, товарищ Жариков…
Актер
— Не слышит?!
Уфимцев пожал плечами и ответил:
— Его дело снимать.
…-Твое дело снимать, черт возьми! — сердито выговаривал Игорь коллеге в автобусе, когда журналистов везли в конференц-зал для дальнейшего общения, — А разговариваю я!
— Ну, Гоша, — обиженно бубнил Соколов, — Еще когда живьем близко артистов увижу. Мне тоже хочется поговорить.
— Все! Твое дело фокус наводить через видоискатель, а мое — языком болтать. Понял?
…Спустя пару часов Уфимцев сидел в редакции за столом и расшифровывал магнитофонную запись. Самой интересной в ней была беседа с Олегом Янковским, что называется, «за жизнь». Однако в статью ее было вставить никакой возможности, поэтому Игорь со вздохом перемотал пленку и взялся за Говорухина. Интервью с ним выходило скучненьким. Собственно говоря, Игорь вообще не понимал, зачем интервьюировать творческих людей — все, что они хотели сказать и сказали, нужно было искать в их работах, а не в объяснениях «что он имел в виду».
Единственным гвоздем разговора был ответ Говорухина на вопрос, куда после развала СССР идет отечественный кинематограф. Мэтр ответил энергично: «В жопу!» И теперь журналист размышлял, оставить эту «жопу» в материале или выкинуть. После умозаключений о неологизмах и вульгаризмах в русской словесности, а также и о том, что газета должна нести в массы просвещение, он заменил «жопу» на «задницу» и успокоился.
Уфимцев отнес материал ответственному секретарю газеты и посмотрел на часы: подходило время обеда.
— Анют, — обратился он к Анечке, — Не хочешь сходить кофейку попить?
— А куда? — девушка подняла свою каштаново-кудрявую голову от стола, за которым она выводила строки заметки. В этом она походила на прилежную школьницу, погрузившуюся в написание контрольного сочинения по литературе за полугодие. Для полноты картины не хватало только банта в кудри, да коричневого платья с белым, открахмаленным мамой, передником.
«Восьмиклассница… ага…» — мысленно пропел Уфимцев вслед за Цоем и произнес вслух:
— Куда? Да в «Бристоль» сходим. Там, между прочим, кофе, если его двойным заказать, весьма и весьма приличный подают.
— Я не хожу в «Бристоль», Игорек, — улыбнулась Аня, — Не моя среда обитания.
— Где же, в таком случае, твоя среда обитания? — прищурился Уфимцев, подумав: «Ах ты, фифа эдакая!..»
— Не будем мудрить, — примиряюще рассмеялась Селезнева, — Сходим в центральный гастроном. Говорят, там недавно кафетерий заново перестроили. В европейском стиле. Я еще не видела…