Групповые люди

Азаров Юрий Петрович

Когда вышли на улицу, Лапшин сказал:

— Группа начинает работать, как самый четкий сталинский аппарат…

— Все будет зависеть от того, каким содержанием наполнится эта работа, — как бы возражая, ответил Никольский. — Кстати, завтра наша первая философско-литературная среда, товарищ Степнов.

— Сообщение о Каменеве делает Лапшин, — ответил я.

— Не сообщение, а читаю эссе, — поправил Лапшин. — Я сгруппировал в общем-то известные материалы, но кое-что есть о рождении нового социального типа. Так мне кажется…

14

— Я

слышал такую байку, — начал свой рассказ Лапшин. — Это было в Сольвычегодске. Сталин ходил по базару, и к нему пристала цыганка: "Давай погадаю", — "Я сам тебе могу погадать, — ответил он. — И всю твою судьбу могу тебе предсказать". — "Ну предскажи, если ты такой умный". И Сталин сказал ей: "Умрешь ты к вечеру, и ребенок твой останется сиротой". — "У, какой ты нехороший, — сказала ему цыганка. — И глаз у тебя нехороший". А когда Сталин уходил с базара вместе со своим знакомым по ссылке, у входа толпился народ. Они подошли и увидели убитую цыганку. Ссыльный товарищ спросил у Сталина: "Как ты узнал, что она умрет?" Он ответил: "У каждого человека на лице написано, сколько он будет жить и как умрет…"

Когда Сталина называют гением злодейства, нередко подразумевают, что этот принципиально новый человек нес в себе смерть и, если хотите, способность пробуждать потребность смерти в других. Эта всеядная смертоносность как универсальное свойство проявляется и в настоящее время. Оно — болезнь века! Я долго размышлял над способностью определять жизненную крепость другого человека, определять рождение потребности умерщвлять — неважно что! — природу, творчество, близких, далеких или самого себя.

Сталин не убивал, он заботливо готовил людей к смерти.

Нет, Каменева, Зиновьева, Рыкова, Бухарина, Пятакова он не уничтожил. Они сами себя приговорили. Они изначально несли в себе заряд своей гибели. И всякий раз, встречаясь с ними, Сталин ощущал это.

Понять Сталина как явление, как смертоносное зло, которое мы вобрали в себя, передали молодому поколению, без его ведома передали, — значит, правы здесь историки, войти в судьбу тех, кто имел последний шанс изменить сталинскую систему умерщвления всего живого. Имели этот шанс — и проиграли. Проиграли Великому Инквизитору, знавшему ту единственную тайну власти, без которой нет ни страха, ни любви, ни авторитета. "Чудо" состоялось потому, что выиграл Он.

Я сейчас процитировал одну из ранних работ Л. Б. Каменева, опубликованную в 1908 году в сборнике "Литературный распад". Поразительно, но в ней он как бы предугадал развитие исторических событий и своей судьбы. Каменев рассказал о странниках-теоретиках, о странниках-мудрецах, которых уничтожил великий повелитель.

"Он — Проникший все насквозь, державший все в себе! — положил границы, дал направление, и толчок, из него исходивший, был лишь петлей, державшей новых странников у пуповины его.

Была борьба и анафематствование старого, безудержный крик и "все дозволено" во имя противоречия с ним, были молитвы тому, что в старом мире

было отброшено и что было его же созданием, — в этом протекала жизнь, создавалась поэзия борьбы, ковались новые ценности и все выше подымали температуру костра, в котором хотели сжечь старых богов — бедные странники! — старый мир, старый и хитрый, "спокойно властвуя", спокойно смотрел на своих блудных детей. Он отравил их раньше, чем зажжены были их костры".

15

— Да мне было всего двадцать пять лет, когда я предсказал свою судьбу, — сказал Каменев, присаживаясь к столу. — Мы тогда все предчувствовали приближение смерти. И мы, интеллигенты, создавали апокалипсис своего времени. Мы уже видели бледного коня, и река уже сделалась кровью. Я жаждал мученичества, и боялся его, и не хотел думать о нем. Каждую ночь мне снился большой костер, который разжигал Он. И в этот костер бросали сотни, тысячи, миллионы невинных, и запах горелой плоти грозил удушьем. Мы жаждали Пришествия. Но не Спасителя, а Великого Инквизитора. И не один я. Все. Я лишь повторил предсказания Брюсова:

Но чем мука полней и суровее,

Тем восторженней песни хочу,

И кричу и пою славословия,

Вечный гимн моему палачу.

— Ну а когда же материализовалось ваше предсказание? — спросил я.

— Я вас понял. Признаюсь: черты Великого Инквизитора сначала увидел в нашем дорогом Ильиче, затем в Троцком и только в тридцать четвертом — в Сталине. Я пришел к нему перед Семнадцатым съездом. Пришел показать ему свое выступление. Он читал:

— "Мы, конечно, покатились по такой дороге, которая не могла не привести к контрреволюции… Мы открыли ворота троцкистской сволочи… мы открыли ворота кулацкой идеологии… кулак говорил: "Не троньте меня — я врасту", а на самом деле он рассчитывал: "Не троньте меня — я сожру пролетарскую диктатуру".

Когда он прочитал финал — "Да здравствует наш вождь и командир товарищ Сталин!", — сказал:

— Это уже лишнее, зачем же такое прямое восхваление. Это вычеркните. А остальное, по-моему, убедительно.

— Я свою книжечку о Чернышевском тебе так и не подарил. Вот, принес. По-моему, получилось, — я протянул книжку.

Он взглянул на меня, в какие-то доли секунды почувствовал неслучайность этого подарка, и этого разговора, и этой встречи.

— А что в ближайшее время выходит в подведомственном тебе издательстве "Академия"?

— Макиавелли, первый том с моим предисловием.

— Очень интересно. Очень интересно, — сказал Сталин. А я молчал и чувствовал себя раздавленным, и Он это понимал: чуял смертельный трепет моего сердца…

— А что дальше было?

— А дальше расскажу в следующий раз. Мне бежать надо в преисподнюю, а то Суслов закроет дверь на засов. Надо успеть.

— И Суслов с вами?

— Да, мы, идеологические работники, теперь все в одной команде. Возмущались, конечно, когда к нам Розенберга с Геббельсом подсунули, да что поделаешь. Глядите не прозевайте сцены прочтения моих Откровений. Это очень важно.