Грусть белых ночей
Шрифт:
Вечерами читаю. Никуда не хожу. Никогда столько не читал, как в этом сентябре. Есть что-то привлекательное в том по-своему строгом ритме, в котором теперь проходят мои дни. Днем до изнеможения ношусь по лесу, а вечером — с книгой. Два прошедших года я прожил в Маховце, в сущности, расхлябанно. Пускал свободное время на ветер. А можно было многое сделать. Подготовиться, например, и сдать кандидатский минимум. Или изучить иностранный язык...
Сижу в лесничестве, просматриваю бумаги, накопившиеся за последние дни. Лесника Гаркушу, которого мы с Будаем сколько могли
Спрашиваю, что думает об этом Савчук. Он морщит лоб, долго молчит.
— Что-то есть, — наконец говорит он. — Время покажет. Не надо спешить.
Савчук — мудрый. Когда-то сам был директором лесхоза, лет двадцать отработал лесничим, а теперь пересел в бухгалтерское кресло и не жалуется на судьбу.
Будто специально вызванный, в комнату заходит Гаркуша. Низкий, сгорбленный, из-под нависшего лба поблескивают маленькие серые глазки.
— Садитесь, Гаркуша, — говорю я. — Дела у нас с вами неважные.
— Обидели вы меня, начальники. Ославили. А я, как перед богом, не виноват.
Я долго объясняю Гаркуше, что к чему. Он все-таки виноват. Лесникам дальних кордонов мы разрешаем продавать дрова на месте, даем бланки квитанций. В интересах дела. А его обход под боком. Жители Маховца сами могут прийти в лесничество, выписать, что и сколько надо. Поэтому он не мог своей властью давать разрешение даже на гнилой хворост.
— Без разрешения берут, товарищ лесничий. Разве вы не знаете? Так заведено. Кто пойдет выписывать хворост?
Я обещаю дать Гаркуше место в лесокультурном звене. Как был, так и останется в лесничестве. Зарплата, привилегии те же. Жалоб не будет. Только пусть зайдет позже, когда шум немного утихнет...
— Зря ты с ним разводишь антимонии, — недовольно говорит Савчук. — Он еще себя покажет. Нехороший человек...
Приехал из леса Будай, мы с ним занялись квартальными отчетами.
Вечером того же дня на дороге напротив здания лесничества остановился «козел» директора лесхоза. Сам директор, молодой, худощавый, в короткой кожаной куртке, вышел из машины, но в контору не двинулся — похаживает по дороге, посматривая на наши окна. Ждет, что выбежит кто-то из нас. Нетрудно догадаться — едет на охоту.
Я разошелся до бешенства. Много на себя берете, уважаемый товарищ Пикулик! Хотите, чтобы лесничий выбежал навстречу, сел в машину, угождал, прислуживал. Как когда-то лесники в поэме Якуба Коласа «Новая земля». А фигу с маком не хотите? Если нужна помощь, то будьте ласковы зайти к нам, попросить, поговорить...
Растерянный Будай бросился к двери, но я остановил его. Директор поехал один...
Через минуту Будай, надрываясь от хохота, вышагивал по комнате.
— Будет гром. Помянешь мои слова. Только не знаю, когда и с какой стороны грянет...
VII
В бору, на рассвете, трубят лоси. Тонконогий горбоносый красавец самец выходит из прогалин на межу бора и болота, заросшего низким, чахлым хвойником, зовет свою безрогую подругу. Трубные, полные страстного призыва звуки стоголосым эхом разносятся
Километрах в двадцати от лосиного бора добывают нефть, еще ближе, уже в пределах лесничества, стоит буровая установка. Буровики лосей не трогают, и они не ушли из леса. Лось доверчив, его можно даже приручить...
Днем там, где на рассвете трубят лоси, старый, чудаковатый Ильюша прогоняет стадо. Коровы пасутся на краю болота, а он, одинокий, странный человек, давно вырастивший сына, садится под березу, вынимает из-за пазухи свирель. Мягкие, чарующие звуки наполняют лес. Прожил Ильюша однообразную деревенскую жизнь, с детства и до старости пасет скотину, но, если послушать, как и что играет, можно подумать, что объездил целый свет, все увидел, пережил. Такой игры на свирели, как у Ильюши, я нигде больше не слышал...
На исходе уже и сентябрь.
Будай напророчил: пошли неприятности. В лесничество приехала комиссия. Трое лесхозовских служащих перерыли документацию, допросили лесников, рыскали по лесу, обмеривая штабеля дров.
О том, что лесники дальних кордонов сами оформляют квитанции на дрова, в лесхозе знали. Ведь это давало очевидную прибыль. Я даже считал, что таким образом осуществляю экономическую реформу. Лесник ведь не только сторож, но и фактический хозяин в лесу. Но теперь все обернулось против меня.
Установив факты с дровами, ревизоры представили их как незаконные.
Было ясно: хорошо, если меня только снимут с работы...
Комиссия уехала. Вслед за ней поехал в райком Савчук. Защищать меня. Вернулся невеселый. Проверку, как он пояснил, лесхоз начал не по своей воле. Прислали бумагу из министерства, а в ней накручено бог знает чего...
Савчук считает, что заварил кашу Гаркуша. Выгораживая себя, топит других...
Вечером впервые за всю осень блуждаю возле Стасиной квартиры. Вчера видел ее издалека. Шла задумчивая, невеселая. Мне теперь хочется встретить Стасю и попрощаться с ней.
Я несколько раз прошел от школы до дома, где она живет. В окнах комнаты темно. В учительской, в классах тоже света нет. Я долго стою под окнами школы. Под ногами шуршит опавшая листва. В голых ветвях берез слегка шумит ветер...
Нет, я обманываю себя, что хочу попрощаться со Стасей. Я не могу без нее. С того времени, как мы глупо поругались, прошло почти два месяца, и не было дня, не было, может, минуты, чтобы Стася так или иначе не присутствовала в мыслях, чувствах, во всем, что я говорил или делал. Первые дни в душе жила острая обида. Мое достоинство было оскорблено, унижено. Постепенно это прошло. Я стал винить себя. Кто так разговаривает с девушкой, как я в ту ночь? Кто я для Стаси? Почему она должна ко мне льнуть?