Грусть белых ночей
Шрифт:
Пирушки устраиваются во второй половине дома, которую занимает строевая часть. В такие вечера писарям прибавляется обязанностей: наколоть дров, нащепать лучины, чтоб можно было разогреть консервы, а то и яичницу поджарить. Масленников делает такую работу с удовольствием, Гончаров — не показывая своих чувств, Сергей от нее вообще отказывается. Только однажды нащепал лучины, тут же заявив Масленникову, что в холуи не нанимался. Старший писарь испуганно округлил желтые глаза, замахал руками.
В те вечера, когда происходят пирушки, Сергей укладывался на
Безобразно ведет себя на пирушках делопроизводитель Борисов; он занимается офицерскими кадрами, и ему недавно присвоили звание младшего лейтенанта. По этой причине Борисов аж захлебывается от радости, хоть и немолодой — за плечами лет сорок, а то и сорок пять. «Мы, офицеры», — часто можно услышать от него. Он картавый, «р» не произносит, получается: «Мы, офицеи...»
У Борисова мокрые губы, редкие седые волосенки, но, напившись, он приударяет за женщинами, не стесняется петь вульгарные припевки.
Месяц уже сидит Сергей в строевой части. Имеет дело с учетом рядового и сержантского состава, постепенно вникая в дело. Во время наступления ненадолго задерживаются солдаты в шеренгах стрелковых рот и батальонов... После недели-двух упорных боев роты фактически обновляются.
В строевую часть наведывается молодой, с тонким лицом лейтенант. Он вежлив и корректен. Это полковой переводчик Виктор Милованов. Сергей поначалу только здоровался с ним, но однажды разговорился, и они стали встречаться едва ли не каждый день.
Милованов — москвич, он на два года старше Сергея. Перед войной окончил десятилетку. Военкомат направил его на курсы военных переводчиков. Уже осенью сорок первого года Милованов окончил курсы, получил звание лейтенанта. Он три года на войне, но так и остался лейтенантом. Таков штатный распорядок: полковой переводчик не может подняться выше этого звания.
В оккупации, дорываясь до потайного радиоприемника, редких газет, листовок, Сергей с волнением слушал и читал о боях на Волхове, у Великих Лук, под Старой Руссой. Милованов участвовал в этих боях. Этим он больше всего привлекает к себе Сергея. Сергею хочется дознаться, как чувствовали себя люди в сорок первом, сорок втором годах, особенно те, кто не видел близко немцев, не был в оккупации.
Милованов довольно беззаботно отвечает на такие вопросы. Что чувствовал, когда немцы подходили к Москве? Ничего особенного. Считал: Москву не сдадут. В конце концов, война не могла кончиться, даже если бы, Москву и захватили. Наполеон захватывал, ну и что?..
Сергей не раз ловит себя на ощущении, что люди, не видевшие немцев близко, иначе относятся к событиям сорок первого, сорок второго годов, чем те, кто был в оккупации. У них, вероятно, были своя колокольня, свои отсчет, они не знали отчаяния, безысходности.
Миловаиов скоро установил, что Сергей прилично знает немецкий язык.
— Где выучил? — немного настороженно допытывается он.
— С товарищами, самостоятельно. Еще до войны. В институт собирались поступать. Оккупация помогла. Хотелось знать,
Разговаривать по-немецки Сергей не может, практики не было, а читать — читает газеты, книги ненамного хуже самого Милованова.
— Я тоже до войны язык выучил, — говорит переводчик. — На курсах учат с пятого на десятое.
Через несколько дней Милованов сообщает:
— Я рассказал о тебе в дивизионном разведотделе. Думаешь, много таких, кто знает немецкий язык? Институты пооканчивали, а ни «бе» ни «ме». Чтобы читать газету, как ты читаешь, нужно самое малое два года учиться. На курсах учат не больше года...
— Что сказали в разведотделе?
— Тебе нужно перейти во взвод пешей разведки. В соседний полк.
Еще через день или два в строевой части появляется лысоватый полнотелый капитан в аккуратно пригнанной диагоналевой гимнастерке, крест-накрест перетянутый ремнями. Выведя Сергея во двор, расспрашивает об отце, матери, о том, чем занимался во время оккупации. Взглянув на партизанскую справку, веселеет:
Моя фамилия Френкель. Дивизионный переводчик. Мне о тебе Милованов рассказал. Хочу перевести тебя в другой полк. Во взвод разведки. Там есть один, как и я, еврей, только моложе, горячее. Читать по-немецки не умеет. Теперь разговаривать с немцами не хочет. Брата его повесили в Виннице. Боюсь — беды бы не наделал. Убьет «языка». Хотя «языков», сдается, будем брать не немецких...
Узнав, что Сергей по самоучителю и французским языком занимался, Френкель что-то на этом языке у него спрашивает. Сергей не понимает ни слова. Френкель усмехается:
— Ладно. Не святые горшки лепят. Попробую тобой заняться. Переводчика в полку нет. Походишь в разведке. Потом увидим...
Весна медленная, сырая, холодная. Но дни стали заметно длиннее. Дотемна Сергей в строевой части не засиживается. В поле подсохло, и, поужинав в столовой, он торопится на пригорок за село. Приходит и Милованов. За последние дни они даже собственную тропку протоптали в прошлогоднем жнивье.
Разговоры бесконечные: в считанные дни друзья-товарищи успели друг другу исповедаться и теперь знают друг о друге все. Сергей и про Галю Милованову рассказал, показав фотокарточку, которую она подарила на прощанье. На этой, величиной с открытку, довоенной карточке Галя красива: большие глаза, тонкое лицо, загадочная улыбка.
— Думаешь — она будет тебя ждать? — спрашивает Милованов.
— Не знаю. Писем не пишет.
— Женщины изменчивы...
Сказал он это как истину, в которой не сомневается, а у Сергея защемило в груди. У самого Милованова девушки, о которой бы думал постоянно, нет, хотя письма от знакомых девчат, с которыми вместе учился в школе, он изредка получает.
Впрочем, говорит и думает о девчатах Милованов мало. Интересуют его другие материи: смысл жизни, бесконечность Вселенной. Носит в брезентовой командирской сумке томик Канта и горячо объясняет Сергею, что такое философская категория трансцендентальности.