Грусть белых ночей
Шрифт:
— Только брат жены неженатый, — продолжает Иван. — Дожил до сорока годов, а еще бобыль. Редкий экземпляр. Все делает сам. Даже корову доить умеет...
Корреспондент не один приехал, с шофером. Смуглый хлопчина стоит в дверях, мнет летнюю фуражку с блестящим козырьком, показывая корреспонденту знаками, что пора ехать. Его усаживают за стол — пить нельзя, так пускай хоть подзакусит.
Незаметно, пожав Ивану руку, выбираюсь в прихожую, надеваю пальто и выхожу. Что мне в этой компании делать? У директорского дома стоит «Волга» старой марки. Уже смеркается. В конце декабря самые
С час блуждаю по дороге. Домой идти не хочется. Когда снова подхожу к каменному коттеджику, где живет Татьяна Федоровна, «Волга» как раз отъезжает. Но корреспондента в ней нет. Один шофер. Это я хорошо вижу.
Я, видно, абсолютно ничтожный человек. Ни гордости, ни характера. Удрав из нежеланной компании, снова в нее лезу. В доме музыка, и я просто не могу не зайти к Татьяне Федоровне.
Как ни в чем не бывало раздеваюсь в прихожей, иду в зал. Столы сдвинуты к стенке, на освободившемся пространстве — танцы. Играет на аккордеоне зоотехник. Антонина, как я и предполагал, танцует с корреспондентом. Теперь я хоть разглядеть его могу. Он коренастый, довольно полный, ростом чуть-чуть ниже Антонины. В танце подвижен, стремителен, только в конце такта слишком громко притопывает ногой. Даже звенят пустые бутылки на столе.
Компания меж тем поредела. Нет Ивана, Разуменко, главного агронома. Даже самой Татьяны Федоровны нет...
...Два последних перед Новым годом дня я прожил в тяжких терзаниях. Ехать или не ехать к Антонине в Минск? Решил ехать.
Неподвижной синевой окутан лес. Грузовики один за другим везут в город елки. Лесничество как раз теперь проводит санитарные вырубки — деньги зарабатывает. Но рубят елки и без лесничества.
В Минск приезжаю под вечер. Сыплет снежок, но город есть город: улицы чистые, даже наледи на асфальте нет. На площадях огромные украшенные елки. В магазинах очереди, в троллейбусах — давка. Каждый второй держит коробку, сверток, набитую сумку или авоську. Город готовится встречать Новый год.
Антонина живет на Академической улице. Поблизости и кинотеатр есть. Идет «Белорусский вокзал». Билеты покупаю даже слишком легко. Ни очереди, ни ожидания. Протягиваю в окошечко деньги и беру билеты.
Если после кино пойдем в ресторан, то в «Юбилейный». Он по соседству с заводом холодильников, где я работал, вернувшись из армии. Там мне все до мелочей знакомо.
Антонина сидит перед зеркалом, расчесывает волосы. На столе бутылочки, флакончики. Комната узкая, невзрачная. Две железные кровати, две тумбочки, два стенных шкафчика. Общежитие. Хотя тут, кажется, и семейные живут.
— Валя поехала к родителям, — говорит она. Сижу, не раздеваясь, на кровати. Жду, пока Антонина соберется. За окном начинает синеть.
Наконец выходим. Все порошит снежок. В углу двора сушится на веревке белье. Пеленки, детские штанишки, рубашечки.
На проспекте тем временем вспыхивают огни. Светятся на протянутой поперек улицы проволоке желтые, синие, красные лампочки в кружеве разноцветных лент. Мелькают снежинки. Картина зыбкая, изменчивая.
Антонина молчит. Идет и молчит. Вид у нее недовольный. Шелестят шинами по асфальту такси, с гулом проносятся
Мы немного опоздали, на экране уже мелькают титры. Билетерша, подсвечивая себе фонариком, ведет нас на места. Вот наш ряд. Но он весь заполнен. Женские, девичьи завитки, темные, светлые мужские головы, гладкие и взлохмаченные, ни одного свободного места.
При свете фонарика билетерша разглядывает наши билеты. Шепотом сообщает:
— У вас на последний сеанс.
Последний сеанс окончится за полчаса до Нового года. В таком случае мы никуда не поспеем. Почему я не посмотрел на билеты?
— Я вас по одному посажу, — шепчет билетерша:
Антонину ведет в передние ряды. Я нахожу место сам, в проходе, у боковой двери. В голове сумятица, но постепенно успокаиваюсь. Что особенного случилось? Перепутал сеансы, сидим в разных местах. Разве это главное?
Когда окончился сеанс, долго жду Антонину. Мы снова молча идем по улице. Антонина раздраженно гонит перед собой обледенелый снежный комок. Поддаст носком туфли, пройдет несколько шагов и опять поддаст.
Стараясь говорить спокойно, спрашиваю:
— Тебя на сегодняшний вечер куда-нибудь приглашали?
— Приглашали.
— Не надо подводить друзей. Меня тоже пригласили.
Она на мгновение остановилась, испытующе посмотрела на меня.
— Увидимся в Ковальцах, — говорит на прощание. Я скоро приеду в Минск, — отвечаю. — Писать дипломную. Как-нибудь встретимся.
Я сажусь в троллейбус, еду к автовокзалу. Еще можно успеть на автобус, который приходит в Ковальцы в одиннадцать вечера.
XII
Миновала зима, весна, вот и лето наступило. Доехав до городка на злектричке, дальше, в Ковальцы, иду пешим ходом, тропинкой напрямки. Взгорки сменяются лощинами, сосняками, ельники — березняками. День жаркий, в высокой траве трещат кузнечики, в разомлевшем воздухе звенит мошкара. Правей тропки по полевому простору шагают высоченные железобетонные столбы линии высоковольтной передачи.
Рожь пошла в колос, лопушится картофель. Но больше всего на поле люпина. Желтые озерца перемежаются с сине-голубыми. Я не знаю, почему так много сеют теперь люпина. Может быть, на корм скоту, на сенаж, потому что луга не приведены в порядок. Как и тогда, когда я пас скотину, они усыпаны крупными и мелкими камнями, а кустов, кочек выросло еще больше.
Часа через два добираюсь до Ковальцов. Захотелось подняться на Воронью гору. Красивый отсюда открывается вид. Вокруг, куда ни глянь, видны зеленые острова сосен и березовых рощ, которые тянутся до самого горизонта. Там и тут над лесом возвышаются темные кресты еловых вершин, раскидистые купы дубов. Высокое голубое с редкими облачками небо точно обнимается с зеленой землей. Ковальцы тонут в зеленых зарослях. Даже хат не видать.
Спустившись с Вороньей горы, иду сосняком к усадьбе моего хозяина. На шоссейке неожиданно сталкиваюсь с Антониной. Она только что сошла с автобуса, в руках у нее набитая синяя сумка.