Грустная история со счастливым концом
Шрифт:
Таня поднялась навстречу Норе Гай, но руки не подала. Она едва встала, едва преодолела внезапную тяжесть,— протянуть руку у нее уже не хватило сил.
— Ты не ждала?..— понимающе улыбнулась Нора Гай.
— Нет... То есть да...— Тане вдруг пришло в голову, что в редакции уже обнаружен, раскрыт ее обман!.. На Танином лице не осталось ничего, что еще напоминало бы ее великолепный каникулярный загар. Она слепо пошарила вокруг и схватилась за спинку стула.
— Странно,— сказала Нора Гай.— Странно... После того, как ты... совершила...
Никогда еще Таня не испытывала такого страха, как во время этой коротенькой паузы, пока Нора Гай
— Да,— сказала Нора Гай, так и не подыскав другого слова, да и зачем, зачем нужно было что-то искать?..— Ты совершила подвиг, Таня, да, настоящий подвиг! Ты смелая, отважная девочка, это я говорю не по долгу, а просто так, от себя!..
Таню больше не держали ноги. Она опустилась, почти рухнула на стул. Но тут же вскочила, пододвинула стул Норе. Нора села, ощущая неловкость, которая всегда возникает после чрезмерно восторженных слов, особенно если они звучат в такой тесной комнатке, с ситцевой занавеской над дверью и высокой постелью с подушками в розовых наволочках. И Нора Гай села и пододвинулась к столу, на котором лежали фотографии киноартистов и роскошная «Книга жалоб», и начала рассматривать снимки, чтобы преодолеть обоюдную скованность, а заодно выяснить Танины интересы.
Таня разговорилась. Она демонстрировала Норе Гай свою уникальную коллекцию. Она доставала отовсюду альбомы, один за другим, снимала их с гардероба, вытаскивала из-под кровати. Ей хотелось закидать, забросать Нору Гай репродукциями, фотографиями, вырезками — только бы потянуть время, отвлечь. Вдруг потом окажется, что времени не осталось, Норе пора уходить, пора делать какие-нибудь неотложные дела!.. А дальше?.. Дальше можно будет что-нибудь придумать. Она уже не испытывала страха — только стыд — перед этой девушкой, в таких умных очках, с таким строгим, деловитым галстучком: она прочитала ее письмо, и всему поверила, и пришла, разыскала ее, Таню Ларионову, и вот — сидит с ней, и смотрит ее коллекцию, и разговаривает про киноартистов, и не подозревает, ничего-ничегошеньки не подозревает!.. Это было ужасно. И было еще ужасней, что ведь когда-нибудь она поймет, может быть — очень скоро!.. Что же делать? Что делать?.. Она разворачивала, листала перед Норой Гай все новые и новые альбомы, и объясняла, и показывала, и, сидя напротив Норы, поглядывала через ее худое острое плечо на портреты Алексея Баталова и Людмилы Гурченко, и те смотрели на нее укоризненно, с грустной усмешкой...
В других обстоятельствах Нора непременно бы рассмотрела всю Танину коллекцию, но сейчас она видела в ней только деталь будущего очерка. И если Нора задержалась на альбомах дольше, чем требовала эта деталь, то лишь потому, что ее трогала доверчивая увлеченность, с которой Таня делилась своими сокровищами.
— Таня,— сказала она, наконец, закрывая альбом,— теперь ты должна мне помочь...
И с подкупающей искренностью рассказала о своем замысле, не утаив, что это будет ее первый очерк в газете. Она объяснила, что дело тут не только в Тане Ларионовой, и при этом упомянула о Таниной школе, и о директоре, которому такой очерк поможет в борьбе за передовые педагогические идеи. Короче, Нора сделала все, чтобы зарядить се собственным энтузиазмом. Даже забудь Таня на минуту о своей тайне, она была бы совершенно раздавлена ответственностью, возложенной на нее сцеплением обстоятельств.
И по тому, как погасли ее глаза, как она вся потускнела и съежилась, Нора почувствовала,
— Но тебя это все не касается,— сказала она, подбадривая Таню улыбкой.— Я просто буду задавать вопросы, а ты... Например, какая была погода в тот день, когда ты ехала в поезде? Я хочу описать все в точности, как было.
— Кажется, было солнечно,— вяло отозвалась Таня.
Нора что-то пометила в блокноте.
— Ты не удивляйся,— сказала она, перехватив Танин взгляд.— Здесь каждая мелочь имеет значение... А малыш, как он выглядел, ты помнишь? Тот самый, в белых туфельках? Ты любишь детей? Ты играла с ним, когда вы ехали вагоне?..
— Нет,— качнула Таня головой,— я не играла, я читала.
— Читала?.. Что ты читала?
— «Преступление и наказание»...
— Достоевский... Тебе нравится литература? Ты любишь литературу больше остальных предметов?..
— Нет,— сказала Таня,— просто я люблю читать, по сочинениям у меня тройки. И двойки тоже бывают.
Говоря правду, о двойках по сочинению можно было не вспоминать, случались они редко. Но Таня сказала «и двойки»— и посмотрела Норе Гай прямо в лицо. Она увидела, как зрачки Норы Гай вздрогнули, сузились, а потом снова заблистали.
— И прекрасно,— сказала Нора Гай.— Двадцатый век — это прежде всего точные науки. Тебя увлекает физика? Кибернетика?..
Таня подумала о Жене Горожанкине, о том, как Женя объяснял ей принцип машины Тьюринга...
— Нет,— созналась она.— У нас есть ребята, которые этим увлекаются. А я нет.
— Ладно,— с легким раздражением проговорила Нора Гай,— физику ты не любишь, кибернетика тебя не увлекает... Ну, а что, что ты любишь? У тебя ведь есть какие-нибудь интересы, кроме... вот этого?— Нора небрежно кивнула на альбомы, загромоздившие стол.
— Нет,— обидясь за своих любимых артистов, сказала Таня.— У меня нет никаких интересов.
И вдруг поняла, что даже из ее безнадежного положения есть выход!.. О чем бы ни расспрашивала ее Нора Гай, Таня твердила: нет, не знаю, не интересует.
Блокнот, лежавший перед Норой, оставался почти пустым.
— Хорошо,— сказала Нора,— пусть так... Но в душе ты всегда мечтала совершить что-то важное, большое, что-то нужное людям?.. Ведь так?..
Было жестоко не ответить на ее замученный взгляд.
Таня потупилась.
— Вот видишь!..— Нора Гай торжествовала. Но не долго.
Таня набрала в грудь побольше воздуха и залпом выговорила:
— Я не совершала никакого подвига.— И почувствовала, что сбросила с плеч неимоверно тяжелый груз.
— Да,— заторопилась Нора,— да, да... Теперь это тебе уже не кажется подвигом. Но скажи, как поступили бы на твоем мосте твои товарищи?.. Ведь и они не считали бы это подвигом, хотя это и есть настоящий подвиг?..
— Не знаю,— сказала Таня.— Но я-то никакого подвига не совершила.
Нора Гай рассмеялась.
— Я и не думала, что ты смотришь на это иначе. Но скажи, что, все-таки, ты ощутила, когда прямо на тебя надвигался паровоз?.. Тебе было очень страшно?..
— Никакого паровоза не было,— возразила Таня устало.
— Ну, допустим, это был не паровоз, а тепловоз или электровоз... Хотя мне все-таки кажется, что в письме...
— И тепловоза не было. И вообще... Я же говорю, ничего такого я не совершала.— Облегчение, которое Таня ощутила раньше, исчезло, когда она увидела глаза Норы Гай: они казались вмороженными в стекла очков, как в лед.