Шрифт:
ГЛАВА
в которой повествуется о событиях как будто и не слишком значительных
Наверное, именно так начинали все известные человечеству обманщики, авантюристы и даже преступники: Таня Ларионова не думала, до самого последнего мгновения не думала, что бросит в почтовый ящик это письмо, И лишь когда в узкой прорези мелькнул дразнящим язычком угол конверта, она опомнилась — и поняла, что погибла!..
А произошло все так.
Настали летние каникулы, и Таня, впервые совершенно самостоятельно, как, впрочем, и полагается почти взрослой четырнадцатилетней девочке, ехала в город, где жила ее тетя. Всю дорогу Таня лежала на верхней полке, грызла горькие-прегорькие, каленые-перекаленные семечки, десять копеек стакан, и, выражаясь устарелым слогом, по иронии судьбы читала роман Достоевского «Преступление и наказание».
Нам кажется, однако, что Достоевский тут ни при чем: последующие события могли развернуться и в том случае, если бы Таня читала не Достоевского, а, скажем, Чарльза Диккенса или даже сказки братьев Гримм. Тем более смешно винить в чем-то Танину школу или ее учительницу, Теренцию Павловну, которая перед каникулами продиктовала восьмому «Б» список обязательной литературы, назвав при этом и Федора Михайловича Достоевского. Да и подозревала ли Теренция Павловна, что Таня всерьез отнесется к этому списку?..
Но Таню Ларионову всегда отличали неожиданные поступки. Она взяла с собой в дорогу знаменитый роман, хотя не любила следовать никаким правилам и указаниям и, например, считала ниже собственного достоинства ходить на фильмы для детей до шестнадцати лет. Она вообще кое-что могла себе позволить в жизни, так как ее мама работала билетершей в кинотеатре «Орбита».
Итак, лежа на верхней полке, Таня с увлечением читала «Преступление и наказание» и была совершенно счастлива, таким счастливым бывает человек только в самом начале долгих летних каникул. Ей не мешали — ни проводница, которая все утро усердно гудела пылесосом, похожим им небольшую глобальную ракету, ни соседи по купе — хрупкая, прозрачная старушка и ее внук в синей матроске, белых туфельках и бескозырке с надписью «Варяг». Малыш бегал по вагону, стрелял откидными сиденьями и выгребал из карманов на колени бабушке то ванильные сухарики, то шоколадки, то кружочки копченой колбасы — все, чем угощали его окрестные пассажиры. Бабушка сердилась и шлепала чересчур шустрого внука по коротким штанишкам, доводя его до немыслимого рева. В конце концов она утомилась, выдохлась, прилегла и стала слушать репортаж о футбольном матче, а чтобы не упустить слабым слухом чего-нибудь важного, попросила Таню включить репродуктор погромче. Однако и это не мешало Тане. И чем больше углублялась она в трагические переживания Раскольникова, тем сильнее наслаждалась ощущением собственного душевного покоя и безмятежности.
Впрочем, кое-что мешало ей все-таки чувствовать себя абсолютно счастливой. Она забыла дома голубую ленточку, которая очень шла к ее искристым рыжим волосам. Но Таня надеялась на какой-нибудь станции купить такую же.
Однако ей не везло, подходящей ленточки все не встречалось. На какой-то станции в галантерейном киоске продавались ленточки любых цветов, кроме голубого, и Таня от расстройства купила две порции мороженого «Ленинградское» — испытанный прием для восстановления внутреннего равновесия.
Доедая вторую порцию «Ленинградского», Таня заметила поблизости мальчугана в матроске. Неизвестно, каким
Ударил привокзальный колокол. Таня подхватила любознательного морехода под мышки и потащила в вагон. Малыш брыкался, вырывался и даже кусался, вдобавок у самой подножки с него, слетела бескозырка с надписью «Варяг». Таня едва-едва успела подобрать ее и заскочить и тамбур, как поезд тронулся.
Только потом, когда Таня доставила малыша к бабушке, выяснилось, что на нем нет одной туфельки. Вероятно, в суматохе она расстегнулась, упала и осталась на перроне. Но до туфельки ли тут было?..
«Варяг» завывал, как сирена корабля, терпящего бедствие в открытом море; в купе битком набились его знакомые и просто сочувствующие; бабка, со сна бледная, перепуганная, безмолвно сносила все упреки и трясущейся рукой пыталась затолкнуть внуку в рот ложку с малиновым джемом.
И тут, как обычно в подобных ситуациях, все принялись вспоминать ужасные случаи, когда с детьми происходили разные кошмарные несчастья; все принялись рассуждать — а вдруг бы ребенок отстал от поезда или, того хуже, попал под колеса!.. При этом все так шумели, что голос малыша потерялся в общем гаме, а Тане снова и снова пришлось повторять, как она ела мороженое, да, «Ленинградское», две порции, и увидела мальчишку, и что произошло потом, и ей было даже смешно — все смотрели на нее так, будто она совершила подвиг, старушка тоже охала, ахала, но при этом нет-нет да и посматривала туда, где полагалось быть белой туфельке: как будто Таня была виновата, что не заметила, как слетела эта злополучная туфелька!..
И когда Таня повторила в пятый или шестой раз свою историю, ей пришло в голову — то ли чтоб как-то оправдаться перед старушкой, то ли просто потому, что ну невозможно же, согласитесь, твердить столько раз одно и то же слово в слово — ей пришло в голову прибавить, что невдалеке уже сигналил паровоз, и тут-то она и сняла мальчика с рельсов. Эта маленькая подробность произвела такое впечатление, словно все только и ждали, чтобы появился паровоз, и заранее знали, что он непременно появится, и даже обрадовались, что вот, наконец, он появился. А бабка после этого и думать забыла про туфельку — кто-то принес пузырек с кардиомином и отсчитал ей двадцать пять капель. Таня же забралась к себе на полку, повернулась к стенке и прикусила палец, чтобы не расхохотаться.
Но потом она даже пожалела, что так все обошлось, уж слишком благополучно, что ей не довелось и вправду избавить мальчугана от какой-нибудь жуткой опасности... Тут ей представилось, как это могло бы произойти: кишит народом перрон, все бегут, мечутся, посадка, никому нет дела до мальчика, который слез с платформы и прыгает на одной ножке по шпалам. И тут откуда ни возьмись паровоз. Таня бросается вперед, хватает малыша, прямо из облака пара, и под всеобщий вопль ужаса и восторга выскакивает на платформу. На рельсе остается только белая детская туфелька, и на нее надвигаются огромные черные колеса...
Что потом?.. Потом про Таню пишут в газете... Кто-то из очевидцев, или сама бабка (это куда трогательней!) выводит буквы дрожащей рукой, корявым старческим почерком... Непременно — корявым и старческим: «Дорогая редакция! Пишет вам бабушка того самого мальчика, которого спасла от верной гибели ученица школы № 13 Ларионова Татьяна...» Потом...
Вырвав листок из тетрадки, которую мама положила в ее чемодан (тетрадку с конвертом не забыла, а ленточку забыла!), Таня сочиняет письмо. Забавно вообразить, как это случилось бы на самом деле, недаром Таня уже два года занимается в драмкружке... Кляксы — в начале и в конце — придают письму такую убедительность, что самой Тане становится боязно за девочку, которая вырвала из-под колес глупого малыша. И белая туфелька... Маленькая туфелька с пуговкой... На нее накатывает свирепая, рыгающая паром громада... Таня так явственно видит перед собой чту маленькую белую туфельку, что адрес на конверте она надписывает уже сквозь слезы.