Грустная книга
Шрифт:
Именинница стала вспоминать, как в старину справляли именины. И здесь мы услышали о таких людях, которые были известны нам только из книг. Ольга Леонардовна тоже начала вспоминать с грустным юмором о давних днях. И вдруг Мария Павловна как-то озорно, очевидно, даже микроскопические дозы спиртного на нее подействовали, стала задирать Ольгу Леонардовну: «А помнишь, невестушка, как Владимир Иванович Немирович-Данченко на паперти Большого Вознесенья, стоя на коленях, предлагал тебе руку и сердце? При живом-то муже!» Ольга Леонардовна чуть порозовела: «Глупости какие!» И через паузу: «А о романе с Куприным тебе не хочется рассказать?» И началась у них веселая пикировка. Муж мне
Разошлись поздно. Мы с Николаем еще долго шептались. Он был поражен и очарованием самого этого места, и тем, как просто, сердечно его приняли, и, конечно, всем услышанным и личностью Марии Павловны.
Наутро, узнав, что Дорохин не был в ялтинском доме, Мария Павловна приказала звонить, чтобы после экскурсий Елена Филипповна провела его по всему дому и саду. По дороге в Гурзуф Николай Иванович познакомился с каким-то морским начальством, знавшим Марию Павловну, или, вернее, чеховский дом, и поэтому появилась возможность арендовать глиссер для поездки в Ялту. В эти три дня мы тратили деньги много и вкусно. После осмотра дома и сада поехали на ялтинский рынок за фруктами и всем, что необходимо для шашлыков. К концу дня вернулись в Гурзуф.
Поднося Марии Павловне розы, муж сказал, что в музее есть одна неточность — кожаное пальто Антона Павловича в витрине застегнуто по-дамски, справа налево, а надо наоборот. Мария Павловна сказала: «Вот вы и перестегните, как нужно». И на следующий день мы на том же глиссере помчались «перестегивать» пальто. Руки у мужа дрожали, когда он прикасался к длинному черному кожаному пальто великого Чехова.
Вечером в гурзуфском домике накрыли прощальный ужин. Дамы были очень ласковы с Николаем, а Мария Павловна сказала, что записывает его своим рыцарем. Утром мы с Софой проводили его до базарной площади, оттуда он на попутной машине добрался до Ялты и в аэропорт.
Это было, пожалуй, последнее лето, когда он мог позволить себе такое путешествие. Много раз потом мы вспоминали эти короткие счастливые дни…
Вскоре и мне надо было уезжать — предстоял выпуск спектаклей «Алмазы» Асанова в филиале и «Победители» Чирскова на большой сцене к 30-летию Октября.
Ольга Леонардовна и Софа вскоре переехали в Ялту и только в начале октября вернулись в Москву. Мы встречали их с шубами, а стол был накрыт к позднему обеду (или раннему ужину). К тому времени у нас уже жила Соня, на смену нашей Елене Григорьевне, которую дети увезли на родину, под Каширу. Прощание прошло не без слез с обеих сторон.
Соня — от старания — для встречи Барыни испекла «пирожки» огромных размеров и в ответ на мои упреки заявила: «Если малые, скажут, что вы жадная». Ольга Леонардовна, конечно из деликатности, была на стороне Сони, но смеялась.
Юбилейные спектакли прошли очень хорошо. В «Победителях» было много актерских удач, в их числе шофер Минутка — Дорохин. Я играла одну из центральных ролей в «Алмазах». Но спектакль этот мне не запомнился. Помню только, что были у нас с Павлом Массальским какие-то семейные драмы.
К 30-летию Октября было много награждений званиями и орденами. Во время спектакля, в кулисе, мне вдруг шепнула Аня Комолова: «Зося, вам дали заслуженную». Я впопыхах даже не сразу осознала: как, мне — дочери «врага народа»? Но бывали и такие парадоксы в то трудное время! Думаю, что это еще был след от заботы дорогого Ивана Михайловича Москвина. Муж получил звание народного артиста РСФСР. Я не помню, чтобы мы как-то
…В 1947 году, с осени и почти всю зиму, болела Ольга Леонардовна. С тревогой говорили о состоянии Василия Ивановича Качалова. Он довольно часто бывал в кремлевской больнице. Вадим был очень мрачен.
По-прежнему мы нашей «командой» встречались друг у друга, но не так мажорно, как прежде.
Новый, юбилейный для Художественного театра 1948 год встречали, как всегда, у Ольги Леонардовны. Были Качаловы, Дмитриевы, Рихтеры и мы.
Осенью предстоял 50-летний юбилей театра, и с начала года к нему шла активная подготовка. Намечались короткие летние, перед отпуском, гастроли в Риге параллельно с работой двух московских сцен и отдельные концертные ансамбли — в отпускное время.
На большой сцене театра готовили «Лес» Островского. Предполагалось, что Несчастливцева будет играть Качалов. Он даже начал репетировать, но очень недолго, и роль перешла к Ершову. Гурмыжскую репетировала Фаина Васильевна Шевченко.
Состав был очень сильный: Ершов, Шевченко, Зуева, Топорков, Блинников, Чебан, Комиссаров и молодые — Головко и Чернов.
Весной начались потери — невосполнимые.
6 мая рано утром сообщили, что ночью внезапно скончался Владимир Владимирович Дмитриев. Мы сразу пошли к Марине (жили они тогда в доме рядом с филиалом).
За полгода до этого так же внезапно скончался Петр Вильямс. Стоя рядом со мной на панихиде в фойе Большого театра, Володя Дмитриев сказал: «Теперь я знаю, как будут хоронить меня». Все последнее время он был очень печален, ни на что не жаловался, но было ясно, его что-то гнетет, и очень сильно. Еще на встрече Нового года у Барыни он вдруг шепнул мне о своих дочках: «Я так их люблю, что хочу умереть». Я ему сказала про абсурдность такой мысли, а он попросил никому ничего не говорить.
Тогда же в мае, в один из дней мне позвонила Поля, домработница Ольги Бокшанской, и сказала, чтобы я немедленно шла к ним. Жила Ольга Сергеевна в доме № 6 на улице Горького, в так называемом корпусе «Б».
Когда я прибежала, там уже была «скорая». Оказывается, Ольга во время генеральной репетиции «Леса» вышла что-то купить и упала. Как только я увидела положение ее правой ступни, сразу поняла — перелом шейки бедра.
Елена Сергеевна Булгакова сидела на генеральной и ничего не знала, Ольга запретила ее вызывать. Я поехала с ней на «скорой» в Склифосовского. Когда в приемном покое ее спросили о возрасте, я, пораженная, услышала: «Пятьдесят восемь» — медсестра, взглянув на нее, сказала сердито: «Не шутите». Ольга была в летнем платье, на босу ногу, волосы натуральные, очень красивые, короткая стрижка. Она спокойно ответила: «Мне не до шуток». Мы простились, и я повезла к ней домой ее кольца — она носила несколько очень красивых старинных колец.
Елена Сергеевна, встретив меня, подробно обо всем расспросила и тут же поехала в институт.
Больше я Ольгу Сергеевну не видела, только в нижнем фойе — на панихиде. Она умерла на девятый день от тромба — мгновенно.
Бокшанская была секретарем сталинского комитета по лауреатству, а председателем после Владимира Ивановича Немировича-Данченко стал Александр Александрович Фадеев. В связи со смертью Бокшанской мне поручили отвезти бумаги на подпись Фадееву в Барвиху, где в то время были и наши — Ольга Леонардовна и Василий Иванович. Мы поехали с Софой. Идя по длинной светлой галерее, вдруг в конце ее увидели Качалова. Бодрый, как будто совсем здоровый, какой-то стремительный, прекрасный, шел он навстречу. «Царь людей», — невольно вырвалось у меня.