Груз 200

Воронин Андрей Николаевич

Он дотянулся до висевшего в изголовье кровати старенького репродуктора и покрутил регулятор громкости в смутной надежде услышать какой-нибудь классический концерт или, на худой конец, свежий выпуск новостей. Репродуктор разразился хриплым треском, как будто прочищая горло, и запел, “Ты бросил меня, ты бросил меня”, – пронзительно запричитал динамик, и Глеб поспешно вывернул регулятор громкости влево до упора, обрывая коллективную девичью жалобу. В палате стало тихо, но Глеб, не удержавшись, опасливо покосился на окно, как будто ожидая, что в него вот-вот, с треском и звоном проломив двойную раму, влетит подарочек от российских ВВС – управляемая

ракета класса “воздух-воздух”. Популярная песня, которую сейчас можно было услышать на каждом углу, для Глеба Сиверова теперь навсегда была связана с массированной бомбардировкой неразрушимыми стальными узами условного рефлекса. Немного утешало только то, что этому хиту наверняка осталось звучать максимум полгода. “В рубашке родился”, – помнится, сказал ему тогда один рыжий разгильдяй, а он, с трудом разлепив спекшиеся губы, проскрипел в ответ: “В бушлате. В деревянном, мать его…"

…Тараканов шмыгнул носом, растер грязной ладонью по грязному лицу очередную порцию пота и копоти и возобновил раскопки, осторожно снимая с груди Слепого бесформенные куски намертво скрепленных цементным раствором кирпичных обломков и со скрежещущим стуком отбрасывая их в сторону.

– Слушай, рыжий, – сказал ему Глеб. Говорить приходилось осторожно, потому что при каждом вдохе концы сломанных ребер терлись друг о друга, и это было чертовски больно. Вокруг ничего не было, кроме густого черного дыма, медленно оседавших облаков известковой пыли и нагромождений горелого, битого-перебитого, превращенного в щебень кирпича. Глеб пожалел, что так много грешил при жизни и редко посещал церковь: здесь, в аду, было препаршиво. К тому же то обстоятельство, что сломанные при жизни ребра продолжали болеть и после смерти, показалось ему ужасно несправедливым. – Слушай, рыжий, – – для разгона повторил он, – а ты как здесь очутился? Тоже небось в Бога не верил? Так тебе и надо, разгильдяю. Я же говорил: иди осторожно, а то шлепнут. Девчонка-то хоть жива?

– Да тут она, куда ей деваться, – пробормотал Тараканов, с натугой откатывая в сторону здоровенный обломок стены. – Ты молчи, командир. Вредно тебе разговаривать.

– Мне теперь ничего не вредно, – заявил Глеб. – Не сберег ты, значит, девчонку… Жаль.

Тараканов перестал ворочать камни и уставился на Глеба с явным испугом. В такой позе он немного напоминал рыжего ободранного Сизифа, и Глеб как раз хотел спросить его, за что его так жестоко наказали, но тут Тараканов, пару раз по-рыбьи хватанув воздух ртом, заговорил сам.

– Ты чего, командир? – ошарашенно спросил он. – Тебе по башке досталось или ты просто еще не очухался?

Глеб поморгал глазами, пытаясь избавиться от запорошившей их пыли. Очков на носу почему-то не было. В голове у него мало-помалу прояснилось, и он почувствовал неловкость.

– Черт, – сказал он, – вот так штука… А я, представь себе, решил, что это мы с тобой на том свете беседуем. Вот идиот… Погоди, тогда тем более непонятно, откуда ты здесь взялся. Ты же сейчас должен был во-о-он где быть…

Он закашлялся и тут же намертво стиснул зубы, чтобы не застонать.

– Молчи, – сказал ему Тараканов. – Вон как тебя крутит… Мало ли где я должен быть! Тебе бы такого попутчика. Уперлась, как ишак, всеми четырьмя ногами. Ты что же, говорит, так и уйдешь? А он, говорит, как же? Он, говорит, тебе жизнь спас, а ты, значит, в кусты, потому что приказ? Ну я и подумал: в самом деле, а кто мне приказал-то? Ни погон, ни документов, а камуфляж на базаре купить можно…

Что, думаю, он мне за начальник? Пришел какой-то штатский, сказал: иди, мол, отсюда, сержант, не путайся под ногами… А я что же, слушаться должен? Да и не люблю я в долгу оставаться. Последнее это дело – долги копить. Не знаю, как тебя, а меня мой батя так учил.

Он наконец высвободил из-под завала левую ногу Глеба. Лицо его жалостливо сморщилось, как у деревенской старухи, и Глеб, с трудом приподняв голову, посмотрел на свою ногу. Стопа была неестественно вывернута, а посреди голени образовалось еще одно, не предусмотренное матерью-природой, колено. Вокруг этого места пыльная штанина почернела от пропитавшей ее насквозь крови.

– Ну, чего скривился? – сердито спросил он. – Открытого перелома не видел?

Теперь, когда он своими глазами увидел, во что превратилась его нога, та заявила о себе в полную силу. Глеб запрокинул голову и стиснул зубы, подумав, что Тараканов старался зря: добраться до своих в таком состоянии ему все равно не удастся.

Повернув голову, он увидел Марину Шнайдер, которая, как какая-нибудь амазонка, сидела на корточках с автоматом на изготовку и во все глаза смотрела по сторонам, держа палец на спусковом крючке. Ее светлые волосы окончательно превратились в грязную паклю, лицо было разрисовано замысловатыми разводами перемешанной с потом, а может быть, и со слезами копоти.

– Ясно, – сказал Глеб. – Черт бы вас побрал… Того, с гранатой, ты срезал?

– И не только его, – ответил Тараканов, с сомнением разглядывая грязный обломок доски, который он, вероятно, намеревался приспособить в качестве шины. – Тебе, конечно, не до того было, но я их, козлов, человек десять положил. Они, собаки, так и не поняли, что их с тыла кто-то мочит.

– Да, – сказал Глеб, – вот так всегда. Опять из меня не получилось героя-одинонки. Только, понимаешь, намылишься в герои, как обязательно придет какой-нибудь рыжий и все испортит…

– Ты бы все-таки помолчал, – просительно сказал Тараканов. – Силы бы тебе поберечь, командир.

– Помолчал бы… Посмотрел бы я на тебя на моем месте, – огрызнулся Глеб. – Тут орать во всю глотку хочется, а всякие рыжие разгильдяи тебе рот затыкают.

Слушай, а ты случайно майора не видал? Лысоватый такой, гад…

– Как же, – с непонятной усмешкой ответил Тараканов, – видал. Сижу это я за камешком, смотрю, как наши орлы тебя с кирпичами перемешивают, а тут мне сзади кто-то и говорит: руки, говорит, вверх, а автомат, наоборот, на землю… И как он, змеюка, меня обошел?

– Профессионал, – сказал Глеб. – Ты уж извини, сержант, но на него одного таких, как ты, десятка три надо, и то еще вопрос… Значит, ушел наш майор. Жалко.

– Угу, – сказал Тараканов, – ушел… Далеко ушел, и даже попрощаться не успел. Напрасно старушка ждет сына домой.

Глеб внимательно уставился в грязное, обросшее рыжей шерстью лицо сержанта.

– Быть не может, – сказал он. – Неужели?

– Вот, – Тараканов протянул ему книжечку в твердом коленкоровом переплете. – Документик я у него на всякий случай забрал. Вдруг, думаю, пригодится? На нем же не написано, как он, бедолага, помер.

– И как же он помер? – забыв о боли, спросил Глеб. – Поверить не могу, что ты с ним справился.

– Я-то? Я, командир, вроде тебя, уже начал речь репетировать, с которой к святому Петру обращусь: так, мол, и так, борода, пусти в царствие небесное, а не хочешь, так и хрен с тобой. Пойду вниз, к ребятам, там веселее…