Грядущий мир. Катастрофа
Шрифт:
Маленький телеграфист тоже хочет жить. Ему нечем платить за свою жизнь. Вода уже дошла до плеч. Голова маленького телеграфиста над водой, из этой головы глядят глаза, которые хотят жить, а руки под водой работают.
И матросы хотят жить.
— Джентльмены! — кричат матросы. — Джентльмены! Раньше всех дети и женщины.
Дети и женщины? Миллиард, два миллиарда долларов за шлюпку дли Вилльяма Кэстля!
Рябой немец платит меньше, но он платит. Все свое состояние. Он влез на шлюпку, еще висящую на тросах, размахивает револьвером и хрипит:
—
Профессор Моран не учился боксу. Но эта свинья, которая влезли в шлюпку… И другая свинья, Вилльям Кэстль… Опять напрягаются стержни волос… Профессор взмахивает своим маленьким кулачком и втыкает его в мягкое, как тесто, лицо немца, а другой рукой вырывает у него револьвер.
… Одни глаза маленького телеграфиста над водой. Они живые, эти глаза.
Бах! Бах! Профессор Моран стреляет в воздух и визжит в истерике:
— Всякого, кто подойдет, убью! Женщины с детьми — сюда. Жирная свинья, вылезай из шлюпки!
Шлюпки спускаются в черный провал. Ужасны эти крики, идущие снизу. Стоны, ругательства, плач, треск дерева и злое, остервенелое рычание океана.
…В каюте маленького телеграфиста… Ее нет — этой каюты…
И гробниц нет, и там, где была палуба, океан ткет серебристую парчу из пены. Профессор Моран занял маленький-маленький кусочек места над водой, на капитанском мостике.
Черные агатовые глаза профессора хотят жить. Океан лижет его колени, потом грудь. Простая задача, гробницы погибли, шансов — никаких; в руке револьвер, и если нажать вот эту штучку…
Профессор сжимает зубами дуло. Ну! Ну! Черный агат в глазах пылает: жить, жить! На уровне лица профессора вспухает грудь океана, и волна лижет его своим соленым языком… Ну? В чем же дело?
Неожиданным рывком указательный палец дергает собачку… На профессора обрушивается водяная гора…
Последняя игра
Сухое личико в сетке синих жилок — отполировано. Тыквообразная лысина цвета старой слоновой кости — в круглой рамке серебряного пуха Крошечные ручки. Голубоватые ноготки. Джон Хайг. Металлический трест. Две трети мировой металлической промышленности. Факт!
Семенит проворными шагами по красному коврику красного кабинета и морщит переносицу. Когда Джон Хайг морщит переносицу — будут события.
Что такое война? Уйма металла! Сотни тысяч тони чугуна, меди, стали, железа! Дивиденд! Дивиденд!
Япония вооружена, Англия вооружена, Россия… О, эта Россия! При воспоминании о России у Джона Хайга шевелятся волоски на краях его лысины.
Кто мог думать? Эти большевики не имели ни хлеба, ни денег, ни войска. Они грабили Хайга: четыре завода и рудники на Урале. Большевиков, казалось, можно было взять голыми руками. Но они щелкнули американцев, щелкнули англичан, расщелкали всех и — живут. У Джона Хайга печень не в порядке и, когда он думает о России, то… лучше не думать о России!
Итак, весь мир вооружен и больше некого вооружать. Лозунг для войны сам лезет в руки. Война
Для тех, у кого нет акций, кто не получает прибылей, нужны красивые слова. Выдумайте хорошую декларацию — и они, как бараны, пойдут на бойню. Хе-хе! А Джону Хайгу нужны не слова, а дивиденды.
Кто против войны? Эдвард Хорн. Он в Вашингтоне, он в Чикаго, он в Филадельфии — везде Эдвард Хорн. Высидел четыре года каторжной тюрьмы и опять гремит. Тут, там, здесь — слушают его миллионы. Миллио-ны!
Эдвард Хорн не желает войны. Конечно, всякий свободный гражданин С.-А. Ш. имеет право… Но Эдвард Хорн не хочет и мира. Он зажигает миллионы голов. Вчера, сегодня в Нью-Йорке, в Филадельфии, в Чикаго метались по улицам кровавые вспышки знамен…
Прежде, чем бросить лозунг войны, надо посадить Эдварда Хорна и сотни три красных головорезов на электрический стул. Что? Законные основания? Позвольте спросить, что такое законные основания? Хе-хе!
Теле-мегафон — последний крик техники. Джон Хайг нажимает никелированную кнопку. Поворот рычажка. Стрелка скользит по доске с нумерацией. Труба мегафона гремит:
— Слушаю!
— Алло, мистер Прайс.
Над аппаратом вспыхивает экран. На экране — щекастое лицо с тремя подбородками — настоящий бульдог. Это Вилльям Прайс. Каменноугольные копи и газовые заводы.
— Оль-райт! Начнем!
— Начнем! Сейчас я вызову Мариам Дэвис и братьев. Опять поворот рычажка. На экране — Мариам Дэвис с братьями. Нефтяные источники.
У Мариам Дэвис белое, мертвое совсем фарфоровое лицо. Тушь восстановила ее вылезшие брови. Под бровями безразличные, как у куклы, глаза без мысли и огня. Не глаза, а голубоватые стеклышки.
Братья:
Спортсмен Леон. Он тонок и длинен, как вязальная спица. Челюсть быка, лоб узенький, зарос рыжими волосами.
Бабник и обжора Тодди. Каждое утро ему подают меню всех первоклассных ресторанов Нью-Йорка. Своему любимому повару он обещал оставить, после своей смерти, полмиллиона долларов. У Тодди все лицо ушло в огромный нос, нижняя губа презрительно выпячена, фигура — наверху острая, внизу расширяется, живот — в два обхвата.
Мариам Дэвис и братья кивают головами на экране. Джон Хайг кланяется экрану и бросает в приемник сухие обрубки фраз:
— Начнем совещание. В узком кругу. Остальных оповестим о результатах. Итак: во-первых, печать. Как обстоит дело с печатью, мистер Прайс?
Вилльям Прайс скалит свои золотые зубы на экране. Мегафон грохочет.
— Хо-хо-хо! Куплена! Два миллиона долларов. Кроме того, «Нью-Йоркский Вестник» объявляет завтра лотерею для розничных читателей в сто тысяч долларов.
— Это для чего? — удивляется Джон Хайг. Вилльям Прайс прищуривает левый глаз.
— Это ловкая идея! Моя идея! На одном из экземпляров газеты будет выигрышный номер. Газету будут рвать из рук газетчиков.