Грязь
Шрифт:
Дуг Моррис протянул руку, чтобы спасти нас от потопления, а Сильвия Рон неожиданно ворвалась, отстранила его руку и заставила нас падать обратно в пучину. На следующей неделе мы продолжали просить у неё деньги, чтобы начать новый альбом. Она дала нам немного, и мы начали работать. Но деньги быстро иссякли, и мы вынуждены были остановиться. Было похоже, что она пытается шантажировать и деморализовать нас, возможно, потому что она унаследовала контракт от своего предшественника, который обязывал её платить огромные суммы группе, с которой она, постольку-поскольку, вынуждена была иметь дело, и которая была на последнем издыхании. Если мы распадались, то наш контракт автоматически аннулировался, и деньги могли быть перенаправлены певцам и группам, которые пользовались её поддержкой.
За этим последовало то, что нам пришлось
Томми и я решили сопродюсировать альбом с парнем по имени Скотт Хамфри (Scott Humphrey) у него дома, который делал кое-какую техническую работу с Бобом Роком на «Feelgood». В чем мы нуждались, так это в ком-то, кто мог бы сказать нам, что мы дурачим самих себя, пытаясь записать какой-то электро-гранжевый альбом (electro-grunge record) с Кораби. Но Скотт Хамфри не был этим “кем-то”. Инженер, очень хорошо разбирающийся в программе для компьютерной студии под названием «Про-Тулс» («Pro-Tools»), Хамфри никогда прежде не продюсировал группу. Он усаживал меня и говорил, “Ты написал все великие песни «Motley Crue». Мне не нужен Томми, пишущий песни. Он думает, что он может писать, но всё, что он делает — всю неделю слушает кого-то, а потом копирует их. Его тексты не имеют ничего общего с тем, что называется «Motley Crue»”.
Затем Скотт оттаскивал Томми в сторонку и шептал ему на ухо: “Никки устарел. Он всё ещё цепляется за 80-ые. Тебе нужно самому писать песни. Тебе необходимо использовать барабанные сэмплы (drum loops) и техно-ритмы (techno beats) и делать более современную музыку. Ты же видишь, что происходит”.
Он был абсолютно не способен иметь дело с двумя такими гигантскими эго, как Томми и я. Кто находился в комнате, тому он и целовал задницу. За исключением Мика, у которого не было никакого эго. Скотт начал убеждать нас в том, что Мик — плохой гитарист. Когда Мик покидал студию, Скотт утягивал меня в сторону и заставлять сыграть что-нибудь на гитаре. Затем он делал из этого сэмпл, пропускал его через какие-то шумовые фильтры и заменял им партию, сыгранную Миком. Так, впервые за нашу карьеру, мы начали настраиваться против Мика, думая, что он фактически тот, кто сдерживает нас, потому что считает, что блюз и классический рок это единственные жанры музыки, которые имеют значение.
Довольно скоро «Motley Crue» превратились в дикое шизофреническое животное, настолько уродливое, что это звучало так, будто «Beatles» смикшировали со всеми этими пятыми и третьими гармониками «Alice in Chains». Мы понятия не имели, что мы делаем. Я предполагаю, что именно поэтому мы решили назвать наш девятый альбом «Personality #9» («Индивидуальность № 9»). (Хотя позднее гонзо-писатель Хантер С. Томпсон [Hunter S. Thompson] вдохновил нас на то, чтобы изменить его на «Generation Swine» [ «Поколение свиней»]). (Книга Хантера Стоктона Томпсона «Generation of Swine» увидела свет в 1988-ом году).
Со временем, мы перебрались в мой драгдилерский особняк. Мы установили барабаны в моем кабинете с дубовыми стенами, микшерский пульт в ванной, а маршальские стэки вдоль коридоров, отделанных мрамором, в то время как трое моих детей терроризировали нас, а Брэнди
Тем временем мы с Томми продолжали работать в двух совершенно разных направлениях; Мику промывали мозги, чтобы он поверил, что нет ничего, чем бы он мог посодействовать группе; а на Кораби все смотрели так, будто он был преступником, который украл все наши достижения. Каждый день мы вымещали на нём всё наше неудовольствие: мы говорили ему, что он должен обрезать свои волосы или что он должен петь в совершенно другом стиле. И каждую неделю мы меняли своё мнение обо всём. Мы слишком с большими усилиями пытались сделать великий альбом, но мы понятия не имели, в чём именно должно состоять его величие, потому что мы слишком боялись быть самими собой.
Наконец, однажды, Кораби сказал нам, что с него довольно. “Я не певец”, пожаловался он. “Я — гитарист. Я больше не могу этого делать”.
Так что теперь у нас было два гитариста и ни одного певца. Мы были абсолютно перевёрнуты с ног на голову. И именно в этот момент Ковач, который всё это время тихо скрывался где-то на заднем плане, неожиданно сообщил нам новость.
Глава шестая
«ЧЕТЫРЕ С ПОЛОВИНОЙ ГОДА РАЗЛУКИ ПРИШЛИ К СТРЕМИТЕЛЬНОМУ И ВЫГОДНОМУ ОКОНЧАНИЮ, ХОТЯ И НЕ К ВСЕОБЩЕЙ РАДОСТИ»
Я был категорически против встречи с Винсом, когда Ковач поднял эту тему. Также и Никки, этот маленький панк, который отправился на встречу в футболке, на которой большими грёбаными буквами было написано “Джон”.
Но адвокаты и менеджеры обманули нас, сказав, что если мы встретимся с Винсом, то он прекратит судебный процесс против нас. Они устроили тайную встречу в номере гостиницы «Хайатт» («Hyatt») у автострады № 405 (405 freeway). Никки и я вошли в сопровождении двух толстозадых адвокатов (big-ass attorneys) и обнаружили Винса, развалившегося в кресле, с его менеджером и двумя другими адвокатами. Это было похоже на грёбаный бракоразводный процесс с миллионером или что-то вроде этого. В их планы входило не только то, чтобы Винс отозвал свой иск в суде, но и чтобы мы вместе начали делать альбом и снова стали одной группой. Все эти скользкие грёбаные людишки хотели получить свои деньги, и им было абсолютно насрать на нас и на наше счастье. Это выглядело примерно так: «Motley» плюс Винс — равняется деньги; «Motley» минус Винс — не равняется деньги.
С тех пор, как я видел Винса в последний раз, он стал таким толстым, что был похож на Розин Барр (Roseanne Barr — американская комедийная актриса) или типа того. Его голова была размером с воздушный шар, а складки жира выступали поверх его наручных часов. Он был одет в синие слаксы (slacks — широкие брюки) и рубашку с коротким рукавом, заправленную в штаны, а его кожа была странного тёмно-жёлто-коричневого цвета, что, возможно, было вызвано сочетанием проблем с печенью из-за алкоголя и загара от постоянного пребывания на Гавайях. Было около четырёх часов дня, и я был готов поклясться своими грёбаными сосками (I was willing to bet my fucking tits), что он был пьян (he was plastered). Я думаю, что на самом деле он тоже не хотел нас видеть, но он фактически был сломлен смертью своей дочери, тем, что он покинул «Уорнер Бразерс» («Warner Bros.»), распадом его сольной группы, его разводом и миллионами долларов, которые он должен был выплатить за свой дом в Сими Вэлли (Simi Valley) после того, как Шариз буквально развалила его на куски.
“Я не хочу иметь никаких дел с этим парнем”, прошептал мне Никки. “Если хочешь знать что такое омерзение (uncool), то достаточно взглянуть на него”.
Мы с Никки пытались быть милыми. Я сказал что-то вроде, “Хорошо, что мы, наконец, видим тебя снова, чувак”, хотя я вовсе так не думал. И, когда он причмокнул (piped off — на сленге: “отсосал”), как это может только Винс, и сказал фальшивое, что-то вроде, “Не сомневаюсь, что так оно и есть, дружище”, нам с Никки снесло крышу.
“Пошёл ты…, мы уходим”, сказал Никки и схватил меня за руку. Все эти грёбаные адвокаты вдруг протянули к нам своими сальные ручонки, словно мы были чеками на миллион долларов, отправлявшиеся в печь для сжигания мусора. “Нет!” завопили они. “Потребуется много времени, чтобы об’единить вас, парни”.