Грязь
Шрифт:
Сейчас, сидя за столом, ломящимся от еды, он был похож скорее не на ягуара, а на кита. Кита, расположившегося в кресле, обтянутом красным бархатом. На нем был синий халат, широченный, как спинакер знаменитого парусника «Венецианский мавр», белая расстегнутая рубашка поверх майки, огромной, как двуспальная простыня. От его тела тянулись прозрачные трубки и разноцветные провода, уходящие внутрь электроаппарата, поставленного на стол посреди блюд.
Шеф увидел Альбертино. И его маленькие темные глаза вспыхнули. Его
«Неблагодарный! Неблагодарный! Ты не хотел приходить? А? Скажи, что не хотел приходить! Иди-ка сюда!» — произнес он своим глубоким глуховатым баритоном.
«Я тут. Я тут. Вот я! Вот я!» — смог проговорить Альбертино.
Он обошел вокруг стола.
«Садись рядом со мной, черт бы тебя побрал! Что за муха тебя укусила? Какого черта ты делал дома? А?»
Один из слуг принес ему стул. Альбертино сел рядом.
«Видишь, какой праздник? Смотри, сколько народу… Сколько еды… А ты приходить не хотел. Черт тебя возьми…»
Те, кто сидел рядом, внимательно слушали Ягуара с подобострастными улыбками. Кивали головой.
«Дело не в том, что я приходить не хотел… а в том, что… неважно себя чувствую…»
«Да ты здоров как бык…» — заметил Ягуар, а потом, повернув свою слоновью шею в сторону жены, сказал:
«Мариярозария, смотри, кто пришел!»
Мариярозария болтала с соседкой, толстухой в бриллиантах, и ела.
Это была женщина маленькая и худенькая. Волосы собраны в сложную прическу. Нос небольшой и пухлый. Вся в морщинах. С серыми мутными глазами.
Альбертино всякий раз, когда видел ее, не мог не представлять себе чудовищную сцену секса, который был необходим для зачатия Фредерики. В окружении Игнацио поговаривали, что он занимается этим в термостатной ванне, прямо как кит.
«Альбертино! Наконец-то! Игнацио говорил: где Альбертино? Где Альбертино? Вот увидишь, что этот кошкин сын не придет. Славно. Я рада», — жеманно произнесла она и громко чмокнула Альбертино в щеку.
«А я — вот он…» — прибавил Альбертино, деланно улыбаясь.
Ему не удавалось вести себя естественно. Он чувствовал себя странно, не в своей тарелке. Все, что бы он ни говорил, казалось ему фальшивым и неуместным. Каждый жест — искусственным. Как у марионетки, которой приходится играть в фарсе незнакомую роль.
Весь этот шум оглушал его. Он хотел вернуться домой.
«А теперь ешь. Смотри, какое изобилие. Поросенок… Жареные цветы цуккини… попробуй эти макароны с соусом… вот уже неделю в этом доме ничего не делают, одну еду готовят».
И он схватил своими сосисками, которые были у него вместо пальцев, блюдо, доверху наполненное макаронами, и поставил перед Альбертино.
Альбертино при виде этого замутило.
Жирный соус! Сыр! Тяжелая еда.
Отвратительно.
Он почувствовал, что его сейчас стошнит. Жуткая масса решительно
«Спасибо… не могу…» — пробормотал он с отвращением.
«Как? Смотри, Мариярозария может обидеться… ты не представляешь, как вкусно. Есть еще утка по-сардински!» — нахмурившись, сказал ему Ягуар, вздрогнув, отчего весь затрясся, как шоколадный пудинг, а потом закричал:
«Мариярозария! Мариярозария!»
Все внезапно смолкли.
«Что такое? Что такое?» — спросила она встревоженно.
«Альбертино! Альбертино не ест!»
Мариярозария широко открыла тусклые фары своих глаз:
«Альбертино! В чем дело? Ты стесняешься? Тебе не нравятся макароны, которые я готовила своими руками?»
Альбертино вспотел. Ему казалось, что все сурово глядят на него. Ягуар впился в подчиненного взглядом.
Он сделал над собой усилие, чтобы выглядеть уверенно:
«Нет, синьора. Мне очень нравятся ваши макароны, но, по правде говоря, дело в том, что я не очень хорошо себя чувствую…»
«Ну так поешь, и все пройдет… Не стесняйся», — прошептал ему босс.
Альбертино кивнул головой.
Как прилежный ученик.
Отказаться было невозможно.
Он должен. Должен. Должен.
Это покажется слишком странным, если он не будет есть. Это может вызвать подозрения.
Он вдруг почувствовал себя одиноким. Как никогда. Теперь они были один на один — он и тарелка макарон. Смутно различимые глаза наблюдали за ним издалека.
Он воткнул вилку в макароны. Они были похожи на длиннющих червей. Дохлых скользких червей, покрытых мясом и кровью. Медленно, очень медленно он намотал их на вилку. Посмотрел на них и отправил в рот. Стал жевать.
Он чувствовал себя хуже некуда.
«Ну как?» — спросил Ягуар откуда-то из другого мира.
«Вкусно!» — ответил Альбертино с набитым ртом, указывая пальцем на щеку.
Они не лезли. Это было физиологически невозможно. Они оказались у входа в желудок и там и застряли.
Пришла Федерика, дочь Ягуара, которая спасла его. Тринадцать лет. Высокая. Прыщавая. Толстозадая. Лицо как у свиньи. Наряженная в платье с белыми кружевами. С белыми бантиками. Вылитый отец.
Альбертино поздравил ее, сказал, что она очень красивая, а потом, стоило Ягуару отвернуться, выворотил макароны в тарелку соседа.
Никто не заметил.
Ему казалось, что он смотрит какую-то ужасную передачу.
Ему хотелось просто взять пульт и выключить этот долбаный праздник. Вся эта суета была ему совершенно чужда. Он смотрел на людей, которые разговаривали, жрали, как свиньи, смеялись с набитым ртом.
Ему нужно уйти. Найти предлог. И вернуться домой.
Долой.
Чем дольше он тут просидит, тем хуже.
«Ну, как прошло?» — спросил Ягуар, убедившись, что их никто не слышит.
«Что?»