Грязное мамбо, или Потрошители
Шрифт:
Пример. Кашекианы, персидская семья, жили через улицу. Персами живущие в Америке иранцы стали называть себя после первой ближневосточной кампании. С окончанием первых мелких стычек выходцы с Ближнего Востока сделались мишенью для презрительных замечаний и косых взглядов библиотекарей и упаковщиков товаров в магазинах, считавших, будто они выполняют свой патриотический долг, подвергая остракизму неверных мусульман. Местные предрассудки отделяли «нас» от «них» так же просто, как нож разрезает пирог. И тогда светлые иранские головы придумали перевести свою национальность на родной язык, и через некоторое время люди повеселели и забыли, что персы — это иранцы, а иранцы — те же
Персы воспряли духом, особенно Кашекианы, которые ничего так не хотели, как смешаться с новой культурой. Старший Кашекиан был копией Джорджа Вашингтона, только посмуглее, и передал неуемный патриотизм потомкам, видимо, генетически. Когда им случалось опорожнять свои патриотические кишки, не сомневаюсь, дерьмо из них выходило красно-бело-синее. По национальным праздникам наша семья сидела на выцветшем складном диване, поедая готовую итальянскую жратву и бездумно пялясь в экран на бесконечные парады, а Кашекианы размахивали флагами, устраивали барбекю и распевали национальный гимн ad nauseam. [3] Отцу пришлось физически удерживать беспокойных соседей от воздвижения миниатюрной горы Рашмор в центре нашего квартала, когда однажды они с особым рвением праздновали День президентов. Америка все еще оставалась гигантской фондюшницей, и персы хотели стать образцовой фетой.
3
До отвращения (лат.).
Их сын Грег Кашекиан, на два класса старше меня, был самым типичным американцем, которым только может сделаться перс. Звезда футбольной команды, круглый отличник, король вечеринок и староста класса. Я считал его мудаком, но это расходилось с мнением большинства. Однажды он пнул мою собаку… Ну ладно, не важно. Грег Кашекиан закончил старшие классы с отличием и всего одним незаконнорожденным ребенком и пошел в армию платить свой патриотический долг.
Основную информацию о войне моей матери поставляла миссис Кашекиан, а ее оценку трудно назвать беспристрастной.
На восемнадцатый день службы Грег Кашекиан погиб в пустыне, став одной из семисот пятидесяти жертв девятилетней Африканской кампании. Его гибель была случайностью, редчайшим стечением обстоятельств, совпадением вроде обнаруженной в стогу сена иголки, но моя мать прониклась убеждением, что пустыни Африки — настоящие «поля смерти», песок, залитый кровью молодых американских парней — таких, как я.
Миссис Кашекиан даже не пыталась как-то разрядить ситуацию.
— Наш мальчик был героем, — сказала она моей матери. — Он умер в бою, спасая других бойцов своего взвода. Он принял пулю за Америку.
Красиво. Вранье, но красиво. Я видел официальный отчет и письмо с соболезнованиями. Кашекианы держали их в потайном сейфе за лестницей, под незакрепленной частью ковра, на которой еще и стоял стул. Зачем они вообще хранили эти документы, выше моего понимания: разорвали бы в клочья и избавили род от позора за две секунды.
В ту осень, когда погиб Грег, мне подфартило сойтись с его младшей сестрой Тилли, очень аппетитной в своем легком платье на бретельках, и однажды в состоянии посткоитального благодушия она показала мне письмо, где черным по белому значилось:
Уважаемые мистер и миссис Кашекиан!
С глубоким прискорбием сообщаю, что ваш сын Грегори пал случайной жертвой огня своих же войск во время мирных военных маневров у побережья Намибии. Заверяю вас, что его смерть была мгновенной, без
Годом позже Тиг — сержант Тирелл Игнаковски, — сидя в палатке в пустыне, по секрету рассказал мне, как погиб Грег Кашекиан, обронив: «Этот иранский имбецил не мог отличить собственный член от эжектора». Как многие военные, сержант недолюбливал эвфемизмы.
Я хорошо помню день, когда меня натянули по полной.
Они пришли в нашу старшую школу в полной военной форме — рыцари в сверкающих доспехах, расфуфыренные для очередного крестового похода. Я сидел на заднем ряду, соревнуясь в остроумии с Джейком и шестиклассником по прозвищу Черепаха, но при виде избранных в белом летнем обмундировании отчего-то заткнулся, завороженный блеском медных пуговиц, идеально заутюженными лацканами и сверканием знаков отличия на груди. Они были сама власть. Воплощение силы. Военные завладели моим вниманием так полно, как только позволяли бушующие гормоны. Двумя рядами впереди сидела Стейси Гринбаум, и я увлеченно наблюдал, как она закидывает ногу на ногу. Мозг был занят этим зрелищем примерно на пятьдесят процентов, но на оставшуюся половину меня зачаровали вновь прибывшие.
— Военное дело не для каждого, — сказали они нам. — Это особая работа для особых людей.
Я раздулся от гордости, но позже узнал, что приглашенных на собрание выбрали из середнячков, не имевших ни плохих оценок, ни поощрений. Я, счастливчик, идеально соответствовал критериям. Помимо нескольких четверок с плюсом по английскому за два старших класса — эй, а мальчишка-то кое-что может! — я был во всех отношениях нормальный Джонни. Пушечное мясо. Но тогда еле сдерживал гордую улыбку, поскольку мне собирались доверить особую работу и сделать особым человеком. Клево.
Я выбрался с последнего ряда, прошел по залу и уселся в первый.
Кто-то сказал, что особые люди — это те, кто первым лезет на стены, когда говно попадает в вентилятор. Вот самое наглядное сравнение, которое могу привести, чтобы побудить других держать свою задницу в последнем ряду, что бы им ни сулили.
Вербовщика звали лейтенант Медейрос, и был он гордым обладателем культи. Героический воин потерял левую руку на каком-то этапе своей почетной военной карьеры. Он не сказал, каким образом. И он не сказал когда. Мы все воспринимали как должное. В те дни нам не казался странным человек с пустым рукавом, свисающим от плеча — словно ошибся портной, шивший китель: в какой-нибудь Богом забытой стране всегда сыщется войнушка, если поискать, а протезы по карману только богачам. Кредитный союз, пребывавший тогда в зачаточном состоянии, еще не открыл бесценные врата механического восстановления бедному и угнетенному рабочему классу.
Зато лейтенант обладал громким, как базука, голосом и умел манипулировать людьми: не прошло и десяти минут, как мы с готовностью ели из его уцелевшей руки. Он продержал нас, восторженных и вылупивших глаза, целых полчаса — дольше, чем любой учитель в течение учебного года.
Я кое-что записал.
Места, которые мы посетим: семь континентов, семь морей.
Люди, которых увидим: первый мир, третий мир, развивающиеся страны, дикари, главы государств.
Что мы будем делать: тренировки, упражнения, марши в пешем строю, драки, игры.