Грязный лгун
Шрифт:
Рой обманул ее.
Бывало, он приводил ее домой под утро. Ему приходилось поддерживать ее и помогать пройти через крошечную прихожую трейлера. Он бросал ее в спальне, чтобы она проспалась до вечера — чтобы следующей ночью повторить все опять.
Мне никогда не нравилось, когда он приходил.
Мне никогда не нравилось, что он вел себя как хозяин.
— Тащи пойло сюда! — кричал он мне из гостиной.
Иногда это было:
— Сготовь мне пожрать!
Или:
— Эй, засранец, подымай свою ленивую задницу и бегом в магазин!
Если
— Мать твою, я знаю, что ты меня слышал, говнюк! — орал он. Потом обычно посмеивался, глядя, как я наливаю ему выпить или делаю бутерброд. В такие моменты я старался на него не смотреть.
— Из тебя бы вышла хорошенькая служанка, — говорил он, и я чувствовал, что мое лицо пылает от гнева.
Когда ему не нравилось, как я на него смотрю, он бил меня — в основном по телу, чтобы не было видно следов, но иногда и по лицу, и я чувствовал, как кости трещат под его кулаками.
— Это научит тебя уважать меня! — И пускал в ход кулаки.
Иногда было проще не пересекаться с ним.
По утрам я уходил в школу раньше, чем они возвращались, а потом оставался у Ласи, пока они снова не уходили на ночь. Когда его не было, я пытался отговорить маму встречаться с ним. И она соглашалась, когда была трезва. Она заводила одну и ту же песню, что есть только я и она, что она возьмется за ум, что мы одна команда и вместе мы все исправим.
— Только мы и остались в этой разрухе, — говорила она, оглядывая наш дом, где были разбросаны пустые пакеты из-под молока и коробки от полуфабрикатов.
День или два все шло нормально.
Потом приходил Рой, просил прошения за то, что дрался с ней, за то, что избил меня — в тот вечер он признавал себя виноватым во всем, в чем бы она ни находила его вину. По крайней мере до того момента, когда ему удавалось затащить ее в бар.
Потом стало хуже.
Мать спивалась все больше и больше. Я почти не видел ее — только когда она отсыпалась в своей спальне после очередной попойки. Когда же мы встречались, она с трудом понимала, кто я, помнила только, что я тот, кто постоянно ее достает, пытаясь вразумить.
Она не хотела, чтобы я вертелся под ногами, напоминая ей, что когда-то она была жива. Она не хотела, чтобы я стоял на пути ее очередной бутылки. Ей становилось стыдно при одном взгляде на меня.
— Убирайся! — кричала она, когда я тихонько пытался ей объяснить, в кого она себя превратила, или то, что Рой — полный ублюдок.
Она хотела, чтобы я ушел, а он остался.
Вот что делают демоны: они изолируют слабых, оделяют от тех, кому можно все рассказать, кто может помочь.
— Что, не сработало? — спросил он за день до того, как вновь переехал к нам.
— Не сработало что? — спросил я, стараясь не смотреть на него, стараясь смотреть в телевизор, хотя там шел какой-то старый фильм, который я видел раньше и который мне не особо нравился.
— Твой
Я старался не отрывать взгляда от телевизора, хотя мое сердце начало бешено колотиться, будто пойманный в ловушку зверь, пытающийся вырваться на свободу; в горле у меня пересохло, как бывает, когда знаешь, что сделал то, что не доведет тебя до добра, и просто выжидаешь, узнают об этом или нет — и ведешь себя осторожно, чтобы не выдать себя, на тот случай, если ничего не известно.
— Твоя мать мне все рассказала. Что ты обзывал меня по-всякому и скулил, как щенок, пытаясь настроить ее против меня.
Меня прошиб холодный пот, все мускулы окоченели, и он чувствовал это.
— Так-то! Я все знаю, — сказал он, отвернувшись от телевизора и поставив пиво на коленку.
Я должен был уйти.
Я должен был уйти из дому и бежать куда глаза глядят. Но было холодно и поздно, и я решил, что, наверное, мне лучше побыть в комнате и подождать, пока все уляжется. Они все равно уйдут через несколько часов, а до их прихода я уже уйду в школу.
Это была моя ошибка.
Надо было совсем ничего не соображать, чтобы остаться рядом с демоном, когда он приметил тебя.
В своей комнате я совершенно не чувствовал себя в безопасности, пусть даже дверь заперта и наушники заглушают все вокруг. Я чувствовал его в соседней комнате — как рос демон в его душе, становясь все безумнее и сильнее.
Мне было плевать, зовет он меня или нет, стучит ли он в дверь. Я врубил музыку на полную громкость, пытаясь раствориться в печальных звуках гитары, поющей для меня.
Я услышал, как он вышиб дверь.
Когда он грубо сорвал с меня наушники, я не увидел в его глазах ничего, кроме неприкрытой ненависти, прожигавшей пелену опьянения в его глазах.
Его локоть вошел мне в ребра, как бейсбольная бита. Он осыпал меня бранью:
— Я, мать твою, тут хозяин, и тебе, черт побери, лучше слышать, когда я тебя зову! — сказал он, отходя от кровати, чтобы перевести дыхание после короткой вспышки гнева.
Я лежал, закрыв лицо руками, свернувшись калачиком, как. глупый маленький мальчик, а он стоял, оперевшись на стену, и смеялся.
— Подымайся! — сказал он.
Я не шевельнулся.
— Подымайся! — скомандовал он, сжимая кулаки. Когда я убрал руки от лица, он снова заржал, увиден мои красные припухшие глаза.
— Ну же… я тебя не трону,
Я знал, что он врет, но что еще я мог сделать? Я вытянул ноги, согнулся, чтобы сесть, ни на секунду не спуская с него глаз.
Я никогда не чувствовал себя таким маленьким, как тогда, когда стоял перед ним в полный рост, понимая, что этого недостаточно.
Я никогда не чувствовал себя таким жутко беспомощным, как тогда, когда он смеялся, тыкал пальцем, когда он приказал мне, чтобы я снял штаны. Я поначалу не понял смысла его слов, я не понял, что он имеет в виду, хотя это было так просто.