Гуарани
Шрифт:
В минуты великого горя душа хватается за тончайшую нить надежды. Сесилия улыбнулась сквозь слезы, взяла жучка своими розовыми пальцами и приласкала его.
Надо было надеяться — и надежда вернулась; воспрянув духом, дрожащим слабым голосом Сесилия позвала:
— Пери!
И вдруг ее охватила щемящая тоска: если индеец ей не ответит, значит, он умер. Но тут она услыхала голос:
— Сейчас, сеньора.
Несмотря на всю радость, которую принесли ей эти слова, девушке показалось, что произнесшего
— Тебе худо? — с тревогой спросила она.
Ответа не последовало. Из глубины ущелья донесся пронзительный крик, который эхо разнесло по склонам гор. Потом этот ястребиный крик раздался снова, и гремучая змея вместе со змеенышами выползла из рва.
У Сесилии потемнело в глазах; она вскрикнула и, потеряв сознание, упала на пол.
Когда через четверть часа она пришла в себя, перед ней стоял Пери. Улыбаясь, он протягивал ей вязаный шелковый мешочек, в котором была красная бархатная коробочка.
Сесилия даже не взглянула на возвращенную ей вещицу; только что пережитые ужасы все еще стояли у нее перед глазами; она взяла индейца за обе руки и в тревоге спросила его:
— Они не ужалили тебя, Пери? Тебе не больно? Скажи!
Индеец посмотрел на нее и, увидев на ее лице страх, изумился.
— Ты испугалась, сеньора?
— Ужасно! — воскликнула девушка.
Индеец улыбнулся.
— Пери — дикарь, сын лесов; он родился в горах среди змей. Они знают Пери и боятся его.
Индеец говорил правду; он действительно не совершил ничего необыкновенного. Такова была его повседневная жизнь в этих краях: опасности его не страшили.
Достаточно было зажечь факел и закричать по-ястребиному, что отлично ему удавалось, и он знал, что змеи не тронут его, ибо кауана они боятся. С помощью этих простых средств, которыми обычно пользуются все индейцы, когда им приходится идти ночью по лесу, Пери спустился на дно ущелья, где ему и посчастливилось увидеть зацепившийся за лиану шелковый мешочек — подарок Алваро.
Он закричал от радости, Сесилия же решила, что он кричит от боли, точно так же как перед этим она приняла эхо за глухой и сдавленный голос.
Сесилия не представляла себе, как мог человек, побывав среди всех этих ядовитых тварей, остаться невредимым. Она приписала спасение индейца чуду и сочла этот самый обычный для него поступок геройским.
Радость увидеть Пери вне опасности и держать в руках подарок Алваро была так велика, что она позабыла обо всем на свете.
В коробочке был незатейливый жемчужный браслет. Но жемчуг отличался удивительным блеском, и видно было, что Алваро выбирал каждую жемчужину в отдельности, чтобы все вместе они были достойны украсить руку Сесилии.
Несколько мгновений девушка смотрела на эту драгоценность с тем кокетливым любованием, которое
— Пери жалеет.
— О чем?
— Пери жалеет, что у него нет бус красивее, чем эти, чтобы тебе подарить.
— А почему ты об этом жалеешь?
— Потому, что они бы всегда были с тобой.
Сесилия лукаво улыбнулась.
— Значит, ты был бы доволен, если бы твоя сеньора, вместо этого браслета, носила твой подарок?
— Очень.
— А что же ты мне подаришь, чтобы я была красивой? — шутливо спросила Сесилия.
Индеец поглядел вокруг и понурился. Он мог бы отдать свою жизнь, которая недорого стоила. Но где ему, бедному дикарю, найти украшение, которое было бы достойно его сеньоры?
Сесилии стало жаль его.
— Принеси мне цветок, и твоя сеньора вплетет его себе в волосы и будет носить; а этот браслет она никогда носить не станет.
Последние слова были сказаны очень решительно: в них чувствовалась непреклонная воля. Сняв браслет, она положила его обратно в коробочку и задумалась.
Пери вернулся, неся в руке красивый цветок, который он сорвал в саду. Это был ярко-красный бархатистый вьюн. Сесилия воткнула его в волосы; она была рада, что может исполнить это невинное желание Пери, который посвятил всю свою жизнь исполнению ее желаний. Спрятав бархатную коробочку на груди, она пошла в комнату сестры.
После того как Изабелл невольно выдала тайну своей любви, она затворилась у себя в комнате и, сославшись на нездоровье, больше оттуда не выходила.
Слезы не принесли ей, как Сесилии, облегчения и утешения. Это были горькие слезы: они не освежали ей сердца, а обжигали его жаром страсти.
Порою ее мокрые от слез черные глаза блестели необычным блеском; казалось, что в мозгу ее проносится какая-то безумная мысль. Потом она становилась на колени и начинала молиться, но посреди молитвы потоки слез снова орошали ее лицо.
Когда Сесилия вошла к ней в комнату, Изабелл сидела на краю кровати; ее глаза были устремлены на окно, в котором виден был краешек неба.
В эту минуту она была особенно хороша собою: охватившие ее грусть и истома еще больше подчеркивали ее красоту.
Сесилия незаметно подкралась к кузине и поцеловала ее в смуглую щеку.
— Я уже говорила тебе, я не хочу, чтобы ты грустила.
— Сесилия, ты! — воскликнула Изабелл, вздрогнув.
— Что с тобой? Я тебя напугала?
— Нет… только…
— Что только?
— Ничего.
— Я знаю, что ты хочешь сказать. Изабелл, ты, верно, думаешь, что я на тебя в обиде. Не правда ли?