Губительница душ

фон Захер-Мазох Леопольд

Между тем граф играл со своим родственником в баккара. Тараевич, сам того не замечая, опорожнял одну бутылку за другой и находился в сильно возбужденном состоянии, не обещавшем ничего хорошего. Монкони и Сесавин, опасаясь быть свидетелями неизбежного скандала, ушли наверх, в свои комнаты. Наконец Солтык бросил карты на стол, подошел к окну, отворил его, прошелся несколько раз взад и вперед по комнате и, остановившись на пороге турецкой гостиной, подал Эмме едва заметный знак.

— Разве ты не хочешь больше играть? — спросил Тараевич, перед которым лежала на столе груда выигранного им

золота. — Я обязан дать тебе реванш.

— Благодарю, мне уже надоела эта игра вдвоем, — ответил граф, — наша обязанность занимать юных дам, которые сидят в гостиной и скучают.

— Вовсе нет, — сказала Эмма, подходя к карточному столу, — продолжайте играть, господа, а мы на вас посмотрим.

— Извольте, если это вам угодно, — сказал граф и начал тасовать карты.

Девушки сели у стола. Эмма смотрела на игру со свойственным ей равнодушием, зато Генриетта следила за каждой открывающейся картой с напряженным вниманием; глаза ее искрились, губы нервно дрожали. Счастье начало постепенно изменять Тараевичу, но он не унывал, увеличивал ставки и пил стакан за стаканом старое венгерское вино. Не прошло и часа, как он проиграл графу весь свой выигрыш и все наличные деньги. Волнение его усиливалось с каждой минутой, щеки его пылали. Наконец он, тяжело дыша, откинулся на спинку стула и засунул руки в карманы.

— Ты желаешь прекратить игру? — спросил у него Солтык.

— Странный вопрос! Я проиграл все, что у меня было в карманах.

— Если хочешь, я могу открыть тебе кредит.

— Отлично! — обрадовался несчастный игрок. — Я ставлю на карту мою четверку вороных, она стоит пятьсот червонцев… Согласен ли ты принять ее по этой цене?

— Я держу за нее тысячу червонцев.

— Дамы будут свидетельницами, — прибавил Тараевич.

Но ему не повезло, и лошади были проиграны.

— Черт побери! — закричал он. — Пропади все пропадом! Я ставлю на следующую карту мой лес; он не заложен и стоит, по крайней мере, четыре тысячи рублей.

— Идет.

Тараевич потребовал карту, взглянул на нее и положил на стол.

— Восемь, — сказал граф, переворачивая свою карту.

— Опять проиграл! Будь она проклята!.. На эту карту я ставлю все, что у меня осталось: усадьбу, овец и все мои паи на нефтяном заводе… Во что оценишь ты все это?

— Я держу против этого все, что тут на столе и, кроме того, еще десять тысяч рублей.

— Согласен.

Открыли карты, у Тараевича было семь, у графа — девять. Отчаянный игрок ударил кулаком по столу с такой силой, что бутылки и стаканы зазвенели.

— Я нищий! — воскликнул он. — Ты пустил меня по миру!.. Как это благородно… заманить к себе в гости и обыграть до нитки!

— Это неправда, я тебя не только не заманивал, но всеми силами старался от тебя избавиться. Я хотел прекратить игру, когда ты был в выигрыше, а ты сам принудил меня играть.

Тараевич встал из-за стола весь бледный, с искаженным злобой лицом, и проговорил сквозь зубы:

— Это правда… Я изъявил желание продолжать игру, не подозревая за тобой искусства исправлять ошибки судьбы, как говорят французы.

Наглая выходка бессовестного родственника вывела графа из терпения. Он вскочил, повалил на пол Тараевича, наступил

на него ногой и сказал:

— Я мог бы избить тебя как собаку, но я великодушен и потому позволяю тебе убежать.

— Не хвастай своим великодушием, — пробормотал Тараевич, дрожа всем телом, — а докажи его на деле. Возврати мне все, что ты у меня выиграл.

— Изволь, я позволяю тебе сделать еще одну ставку.

Солтык снова сел к столу и начал тасовать карты.

— На что же я буду играть? У меня ничего нет… Мне остается только пустить себе пулю в лоб!

— В таком случае я предлагаю тебе американскую дуэль. Я пустил тебя по миру, а ты оскорбил меня. Поставь свою жизнь на эту последнюю карту. Я же держу против нее все, что у тебя выиграл, и сверх того еще десять тысяч рублей.

— Идет! — махнув рукой, воскликнул несчастный. — Это для меня безразлично… Так или иначе, мне все-таки придется застрелиться… Но я требую, чтобы карты сдавала одна из этих девиц.

Эмма Малютина предложила свои услуги и стасовала карты. Все умолкли и затаили дыхание. Взглянув на свои карты, граф сказал: «Довольно», а Тараевич потребовал карту. Наступила решительная минута… Сердце отчаянного игрока з амерло… Еще одно мгновение и он, бледный как мертвец, откинул голову на спинку стула, карты выскользнули из рук его… он проиграл…

— Вы свидетельницы, mesdames, что этот человек проиграл мне свою жизнь, — торжественным тоном произнес Солтык, –

с этой минуты я имею право распоряжаться ею по своему усмотрению.

Неопределенная улыбка играла на губах мраморной красавицы, она не спускала глаз со злополучной жертвы.

— Безумец! — неистовым голосом закричал Тараевич, колотя себя кулаками в грудь. — Я добровольно предался во власть моих злейших врагов!.. Смейтесь, сударыня, торжествуйте свою победу!.. Теперь никто не помешает вам сделаться графинею Солтык!

— Замолчи! — воскликнул граф.

— Нет, не замолчу!.. Подайте мне пистолет! Я застрелюсь тут же на месте!.. Все вы жаждете моей крови!

— Я вовсе не намерен убивать тебя, — злобно усмехнулся Солтык, но усмешка его была страшнее угрозы. — Ты в моей власти, и этого для меня достаточно.

— Ты даруешь мне жизнь?

— Нет… Ты останешься здесь в ожидании моих дальнейших приказаний.

Тараевич захохотал.

— Теперь я понял, что это была шутка, — сказал он. — Какая нелепая мысль взбрела мне в голову! Признаюсь, что вы действительно испугали меня… Пусть этот страх послужит мне наказанием за то, что я впутался в эти проклятые интриги… Клянусь Богом, я заслужил это наказание… Но ваша шутка была чересчур жестока. Налейте мне вина, прелестнейшая Геба, и забудем неприятное приключение!

Солтык и Эмма Малютина обменялись выразительными взглядами, между тем как Генриетта наливала вино. Тараевич залпом опорожнил стакан, пошатнулся и без чувств повалился на пол. Старое токайское произвело на него свое обычное действие.

Граф позвонил, приказал лакеям вынести из комнаты Тараевича и, закурив сигару, пошел вслед за девушками в турецкую гостиную.

— Любезный граф, — начала Генриетта, — теперь господин Тараевич сделался вашей собственностью, не правда ли?

— Разумеется.